Людмила Шапошникова - Австралоиды живут в Индии

Он остановился передо мной и стал потирать одну ступню о другую. По этому характерному жесту я поняла, что человек находится в состоянии смущения и робости. Я сидела на поваленном дереве у самой крайней хижины неллурской колонии хариджан. А человек стоял передо мной молча, и только сопение выдавало усиленную работу его мысли. Я тоже молчала и разглядывала пришедшего. Ему было лет двадцать пять, не больше. Его набедренная повязка была грязна и носила следы неумелой штопки. На плечах каким-то чудом держалось нечто когда-то бывшее, очевидно, рубашкой, от которой теперь осталось несколько причудливо соединенных между собой лоскутов. Густые вьющиеся волосы падали ему на лоб и почти скрывали глаза. А за ухом неожиданно и кокетливо, смягчая весь «разбойный» облик его владельца, торчал желтый цветок «могили». Время от времени парень безгласно шевелил толстыми губами, как будто хотел что-то сказать, но не решался. Первой потеряла терпение я и кашлянула.

― Кхм, ― повторил парень и снова замолчал.

Конечно, так могло продолжаться до бесконечности, ибо передо мной стоял янади, который не заговорит первым.

― Как тебя зовут? — спросила я.

Стоявший вздрогнул от неожиданности и как-то сразу вышел из задумчивости.

― Голакондаполайя, — чуть хрипловато сказал он. Затем набрал воздуха и выпалил: — А я из твоего племени!

От удивления я чуть было не сказала «здравствуйте» по-русски. Но вовремя удержалась и правильно сделала. А Голакондаполайя, не переводя дыхания, путаясь и сбиваясь, продолжал:

― Да, да! Из твоего племени. Потому что я христианин, а все белые ― христиане, и я теперь принадлежу к твоему племени, хоть я и не белый.

― Подожди, подожди, ― перебила я его. — Я не возражаю, чтобы ты принадлежал к моему племени. Мне даже приятно, что в моем племени будет хоть один янади. Но кто тебе сказал, что все белые ― христиане?

― Отец.

― Какой отец? Твой что ли?

― Не мой. Отец, который живет в каменном доме вместе с богом и носит длинное белое платье. А на доме вот такой крест. И Голакондаполайя извлек из-под лохмотьев бывшей рубашки засаленный шнурок, на котором болтался простой железный крестик.

― Так, ― сказала я, — значит, ты христианин?

― Да, ― ответил Голакондаполайя и потер снова одну ступню о другую. ― А ты тоже?

― Нет.

― Вот это да! — удивился парень. — А кто же ты?

― Как кто? Человек.

Голакондаполайя растерянно и недоумевающе смотрел на меня.

― Как же ты стал христианином? — поинтересовалась я.

— Очень просто, — вздохнул он. — Отец дал мне двадцать пять рупий, этот крест и попросил молиться его богу. Я не мог отказать ему, да и деньги мне были нужны. Я думаю, что сделал отцу большое одолжение.

— А если я попрошу тебя об одолжении? — не удержалась я.

— Ну что ж, — покорно согласился Голакондаполайя. — Я тебе тоже не смогу отказать. А у тебя какой бог? — вдруг оживился он. — По правде говоря, христианский бог мне не очень нравится. Борода у него жидкая, глаза печальные. И висит почему-то на кресте. Все боги как боги, а этот висит на кресте. Как ты думаешь, зачем это?

— Это длинная история, — уклончиво ответила я.

— Ну да! — обрадовался христианин. — Длинная и непонятная. У янади боги наказывают людей, а у христиан почему-то люди наказали бога. — И Голакондаполайя, опустившись на корточки, впал в философское раздумье.

— Вот у янади есть Ченчуамма — богиня-мать, — начал Голакондаполайя, выходя из задумчивости. — У христиан бог, который висит, а какой бог у тебя?

— А у меня бога нет.

— Аё! — снова удивился янади. — Как же я тебе сделаю одолжение? У тебя нет даже висящего бога.

― Нет, — горестно согласилась я.

— Ну, тогда, — Голакондаполайя на минуту задумался, — ты мне дашь за одолжение пятьдесят рупий. Если бы у тебя был бог, мы бы обошлись тридцатью, а если нет, то не меньше пятидесяти.

Я поняла, что здесь, как и везде, безбожие обходилось дороже.

Голакондаполайя был, пожалуй, единственным христианином во всем племени янади. Случай этот был настолько редким и исключительным, что янади не восприняли «обращение» Голакондаполайи всерьез и не применили против него никаких санкций, соответствующих данному поступку.

Все действительно произошло крайне просто. Голакондаполайя жил в колонии хариджан на окраине Неллуру и работал городским подметальщиком. Подметальщиком его устроил дядя. Голакондаполайя хорошо помнил, как они с дядей ходили к важному чиновнику и дядя долго просил его о чем-то. Племянник не слышал, о чем они говорили. Он стоял в почтительном отдалении. Наконец, чиновник кивнул головой в знак согласия, и дядя довольный подошел к юноше.

― Завтра утром ты придешь сюда к старшему подметальщику, и он покажет тебе, что надо делать, — сказал ему дядя. ― Теперь у тебя будут деньги, и ты сможешь прокормить мать и младших братьев.

С тех пор Голакондаполайя каждое утро выходил на улицу, которую ему отвели, и подметал. Улица примыкала к рыночной площади и была обычно усеяна обрывками бумаги, банановой кожурой, апельсиновыми корками, скорлупой кокосовых орехов. Когда поднимался ветер, подметальщику становилось совсем худо. Он мел, а ветер бросал в лицо весь мусор, который поднимала его метла. И еще пыль. Много дней спустя кто-то из подметальщиков объяснил ему, что мести против ветра ― дело бесполезное. Надо мести по ветру. Постепенно Голакондаполайя приобрел рабочий опыт подметальщика. Чиновник обещал платить ему 125 рупий в месяц. Но когда Голакондаполайя приходил за деньгами, их оказывалось всегда меньше. И никто не мог объяснить ему, почему так происходило. Дядя тоже не мог. Заработанных денег с трудом хватало на рис с овощным карри раз в день. Иногда он подносил к рынку тяжелые грузы.

В конце улицы стоял странный каменный дом с остроконечной крышей. Однажды Голакондаполайя услышал, как там зазвонил колокол. Он оставил свою метлу у фонарного столба и пошел на звук колокола. Около странного дома толпились люди. Он увидел там несколько белых. Он знал, что это важные и богатые люди, и решил держаться от них подальше. Дверь в доме была открыта, и он, выждав около получаса, наконец решился тоже войти. Дядя всегда говорил, что его когда-нибудь погубит любопытство. Но в тот момент он забыл, что говорил дядя. Осторожно, боком, стараясь никого не задеть, он протиснулся в дверь и остолбенел.

Внутри дома все сверкало и блестело. Он никогда не видел такого необычного и богатого убранства. Прямо перед ним на стене висел человек, из рук и ног которого сочилась кровь. Голакондаполайя в ужасе хотел броситься прочь, но вовремя заметил, что человек сделан из дерева. Любопытство пересилило, и он стал рассматривать этого странного деревянного человека. Глаза человека смотрели с укором и печалью. Голакондаполайя стало не по себе. Но в это время вышел человек в длинном белом одеянии, и люди, сидевшие на скамьях внутри дома, вдруг запели. Песня была печальная, длинная и многих слов из нее он не понимал. Но это была песня, а за песней всегда следует танец. Поэтому он остался, чтобы со всеми потанцевать. Наконец песня кончилась, и все встали. Голакондаполайя отбил такт ногой и приготовился. Но люди почему-то потянулись к выходу. Танцы не состоялись. Он знал, что в городе многое не так. Но то, что люди добровольно отказались от танцев, для него было неожиданностью. Он так удивился и расстроился, что даже не пошел со всеми, а остался растерянно стоять у стены. В это время он и увидел женщину, нарисованную на доске. Она была прекрасна, как богиня Ченчуамма. Женщина держала на руках голого розового младенца. Он так внимательно рассматривал картину, что не услышал приближающихся шагов. Он вздрогнул от неожиданности, когда кто-то спросил его: