Ольга Рожнёва - И Промысл Божий не обижает никого

А тоненькая Света, по прозвищу Спичка, удивлялась: «Какие шкуродёры? Всю пещеру облазила, никаких шкуродёров не заметила!» И все смеялись.

Оля думала: «То, что мы перестаём воспринимать как проблемы, перестаёт быть для нас проблемами. Ведь это так просто. Если кто-то тебе подсказывает, как правильно, то можно не обижаться, а просто поблагодарить. А если кто-то с тобой грубо разговаривает, то, возможно, Господь это для смирения попускает? Ведь в храм мы к Господу приходим. Если малейшее препятствие в виде сердитой бабушки нас отпугивает, то какая цена нашему порыву к Богу? Может, это проверка такая наших намерений? К тому же я могу утешить и успокоить людей в храме, если их кто-то обидит». С тем и уснула.

В воскресенье Оля пришла в храм радостная. А Даниловна, наоборот, стоит себе в углу, нахохлилась, насупилась, мрачнее тучи. Оля смотрела на неё, и внезапно почувствовала острую жалость к Даниловне.

Когда служба закончилась, матушка Анастасия принесла корзинку с просфорами и отдельно большую просфору благословила Ольге.

– Матушка, можно, я её Даниловне? Матушка улыбнулась и кивнула.

Оля набрала в грудь побольше воздуха, как перед прыжком в воду, и подошла к Даниловне:

– Зоя Даниловна, прости меня, пожалуйста! Я виновата, что рассердила тебя. Вот тебе просфорочка. С праздником!

И Оля с удивлением увидела, как Даниловна сначала посмотрела на неё недоверчиво, а потом вдруг неожиданно лицо её сморщилось, и грозная Даниловна заплакала неожиданно тонким, детским голосом. Оля сама чуть не разревелась и приобняла бабушку. Погладила её по голове, как ребёнка.

И так они стояли какое-то время рядом, а те, кто видел это в храме, замерли. Потом Даниловна молча взяла просфору и побрела в сторожку. На поздравление с праздником не ответила. И за просфору не поблагодарила. Но Оля не расстроилась. Она шла домой и думала: «А Бог – есть любовь».

Через неделю, в субботу, как обычно, Ольга стояла за прилавком свечного ящика. Всё было в храме по-прежнему и немножко иначе. Всю службу Даниловна стояла притихшая. А после службы она подошла к Оле, протянула ей что-то в пакете и, смущаясь, сказала:

– Пирог с капустой. Свеженький. Угощайся на здоровье. И помяни моего мужа, убиенного воина Петра.

Петров пропал. Определённо пропал. И что теперь делать ему, бедному? А виной всему была Кузя. Новый секретарь генерального. Она замещала старого секретаря Марину Львовну на время отпуска. Светловолосая Кузя напрочь опровергала расхожие шутки о недостатке интеллекта у блондинок. Она была умной, деловой, энергичной. А ещё Кузя была стройной, загорелой, нежной, обаятельной. Когда она улыбалась – искренне, ласково, то на щёчках её появлялись прелестные ямочки, зелёные глаза заглядывали, кажется, прямо в душу, – и таяли самые суровые мужские сердца.

Вот и бедное сердце Петрова при виде Кузи начинало биться чаще. Какая-то прямо-таки аритмия случалась с его сердцем. И когда он, первый зам генерального, примерный семьянин, отец двух сорванцов, сидел в своём кабинете, а Кузя вошла, вплыла, появилась, дыша духами и туманами, наклонилась к нему, сидящему, близко-близко, так, что локоны её коснулись шеи Петрова, у него подпрыгнуло сердце, а в голове произошло полное замыкание.

Иначе как этим самым полным замыканием нельзя было объяснить дальнейшее поведение Петрова. Они стали встречаться, и Петров чувствовал себя юнцом, мальчишкой, влюблённым в первый раз. Как это могло случиться – он не понимал. И как при этом он мог продолжать любить свою жену – добрую, мягкую Танечку, – тоже было совершенно непонятно.

Петров приходил домой и с удвоенным старанием впрягался в семейные заботы, как-то: проверить домашнее задание сынишек, а то и сделать его вместе с ними, привезти из супермаркета продукты, свозить семью куда-нибудь в кафе, парк, на пляж.

Он стал дарить жене более дорогие подарки, а к мальчишкам относиться с удвоенной заботой. И всё потому, что испытывал жгучее чувство вины. Испытывал, но остановиться не мог. И во время всех домашних забот часто думал только о Кузе – её ямочках на щёчках и светлых локонах.

В общем, накрыло по полной программе. Петров мрачно шутил с другом: «Есть такие решения, после принятия которых тараканы в голове аплодируют стоя». Вот и его, Петрова, тараканы точно аплодировали стоя, когда он связался с красавицей Ларисой Кузьминых – Кузей, милым Кузнечиком. А верный друг семьи, молчаливый Тарасов, на глазах которого развивался этот роман, сердито отвечал: «Некоторым давно пора идти в Изумрудный город. Кому – за сердцем, кому – за мозгами, а тебе, Петров, – и за тем, и за другим сразу!»

Петров улыбался как-то болезненно и говорил суровому Тарасову: «Ничего, Тарас, прорвёмся! Думаю, что скоро я найду выход, и всё наладится…» На что Тарасов, который был когда-то свидетелем на их с Танюшкой свадьбе, а потом держал венец над головой друга во время венчания, отвечал ещё более сердито: «Ага! Как говорится, я научился находить выход из самых запутанных ситуаций. Удивительно только одно: как я, блин, нахожу туда вход!»

Но вот случилось и продолжалось, и конца-краю видно не было. Какая-то зависимость болезненная от этой Кузи была у Петрова.

– Понимаешь, Тарас, её невозможно не любить! Она – совершенство! Ангел!

Тарасов мрачно кивал:

– Ага, ангел… только не света… Дурак ты, Петров! Всё, я пошёл. Пока ты не прекратишь с ней встречаться, я к вам в дом – ни ногой: мне Татьяне в глаза смотреть стыдно.

А Кузя очень быстро стала предъявлять на Петрова права. И требовать развода с женой и женитьбы на ней, Кузе. Он пришёл в ужас, но промямлил что-то невразумительное. Сама мысль оставить верную Танечку и любимых сыновей казалась абсолютно неприемлемой. Но и отказаться от коротких встреч с Кузей он также был не в состоянии.

Таня, видимо, чувствовала неладное, но молчала. Она вообще была неконфликтной. Когда Петров приходил позднее обычного, она ни о чём не спрашивала, кормила его, как всегда, вкусным ужином. И дома, как всегда, было уютно и чисто, пахло пирогами и семейным уютом.

Петров видел, что жена как-то осунулась, похудела. Её милое личико с такими родными веснушками стало печальным. Он чувствовал себя предателем, но остановиться не мог, и тайные встречи продолжались.

Мальчишки тоже что-то чувствовали. Он чаще обычного вывозил их куда-нибудь развлечься, но как-то в дельфинарии Петров увидел, что его младший, белобрысый Костя, смотрит не на дельфинов, а на него самого. Смотрит пристально и как-то тревожно.

– Костик, ты чего?

– Пап, ты где?

– Что значит – где?! Вот он – я! Рядом с вами стою!

– Не, пап, ты не с нами…

И Петров густо покраснел, поймав себя на том, что действительно все мысли его были там – рядом с Кузей.