Юрий Скоп - Избранное

Шевелиться больше не было охоты… Михеев всем телом ощущал сейчас навалившуюся на него усталость и безразличие ко всему… «Тоже мне, Ромео… — подумал он. — Может, зря я все это затеял?.. Ни к чему… Может, спуститься-ка мне, пока еще не поздно, потихонечку назад да и податься к себе в «Россию»?.. Закажу в номер ужин и завалюсь спать… Хорошо-о… Незваный-то ведь гость хуже татарина…»

Затхлая тишина убаюкивала его… Только откуда-то из квартир ниже пробивалось в нее чье-то неумелое треньканье на расстроенном пианино и негромкое поскуливание собаки.

«Ну, решайся, Михеев…» — и в это мгновение прямо под ним шумно распахнулась дверь и тут же гулко бабахнула, закрываясь.

— Завтра я не смогу! Привет!.. — крикнул кто-то густым, обозленным голосом, и залязгал проснувшимся железом вызываемый лифт.

Михеев вздрогнул: крик этот и гром напугали его. Он оторвался от поручня и торопливо достал кобурок с ключами. Сразу же выделил в связке грининский и порывисто-нервно, не попав сразу, вонзил его в замочную щель.

Дверь беззвучно открылась. Михеев, забыв про портфель, резко шагнул в квартиру. Но тут же спохватился, снова вышел на площадку, схватил портфель за влажную ручку и наконец-то окончательно захлопнул дверь.

«Тьфу ты… — кашлянул Михеев, — и чего это я так испугался?..»

Он снял шапку, пригладил волосы и громко, деланно веселым голосом, позвал:

— Вера Владимировна! Гостей принимаете?..

Никто не отозвался.

— Товарищ редактор! К вам можно?

И снова не получил ответа.

Тогда он огляделся. Свет горел только в прихожей. На кухне и в комнатах было темно. На вешалке отсутствовала знакомая ему, «под леопарда», шубка Грининой.

— Вот так номер… — конфузливо произнес Михеев и потер ладонью подбородок, чувствуя проступившую на нем за день щетину. — Где же хозяйка-то, а? — спросил он у острогрудой, все с тем же поклоном протягивающей ему медную чашу. — Не скажешь?.. Ну, тогда мы будем хозяйничать сами.

Михеев разделся, оставив на вешалке пальто и пиджак. Выбрал себе в ящике подходящие по ноге шлепанцы и с наслаждением сбросил ботинки.

В чистенькой ванной он долго, с пофыркиваниями мыл лицо и руки, а затем, освеженный и бодрый, прошел в гостиную, где и включил верхний свет.

Никаких перемен в комнате он не обнаружил: все в ней было как и год назад. Обширный диван, накрытый пушистым, в крупную клетку, пледом… Старинный шкаф с хрусталем, фарфоровыми чашками и вазой из керамики, в которой красиво увяла какая-то ветвь… Глухая, во всю стену, от потолка до паркетного пола, штора нежно-кремового окраса… Телевизор… Стол… Глубокое плюшевое кресло… Длинная полка с книгами. Гравюры в застекленных рамках… Проигрыватель и ящик с пластинками возле него…

Михеев задумчиво сел на диван, отодвинув от себя пепельницу с окурком в ней, машинально взял книгу, раскрыто лежащую на диванной подушке, и захлопнул ее. Потом равнодушно посмотрел на обложку…

На ней было вытиснено: ЛЕВ ТОЛСТОЙ «ВОСКРЕСЕНИЕ».

О том, что бульвар Клиши в Париже имеется, инженер Кряквин маленько знал. Встречалось уже это название в книжках, которые ему подсунула перед поездкой во Францию жена.

— Да ты почитай, почитай, пожалуйста… Образуйся. Стыдно ведь, темный, как этот…

А два дня назад их «всем колхозом», сразу же после диетически скудного завтрака в отеле, провезли по Монмартру, где он опять услышал про этот бульвар от заученно-игривой гидши-переводчицы лет сорока, если не больше.

Мужская половина группы так и поприлипала носами к автобусным окнам, когда француженка, многозначительно пожевав в поблескивающий в ее наточенных маникюром пальцах микрофон, сообщила, что «Клиши и пляц Пигаль… э-э… эпицентр ночных развлечений, но, что… э-э… к сожалению… данное время суток несколько не характерно для них…».

Пошли шуточки:

— …а неплохо бы заблудиться тут в характерное время, а?

— …ну-у… на пару.

— …вечерок-другой.

— …поразлагаться…

Но все это было как-то опять вскользь, в липком дожде, под не поддерживающие хохмачей взгляды товарища Храмова, в однообразном мелькании прокопченных фасадов с облупившейся штукатуркой, неожиданно возникшей откуда-то белой лестницей, перерезанной вдоль коваными перилами, ярких реклам, приземистых особняков с витиеватой резьбой на промокших фронтонах, малолюдии глухих тупиков, извилистых улочек, голых деревьев, обвисших тентов и поставленных на столы вверх ногами стульев за прозрачными стенками кафе.

Разве упомнишь хоть что-нибудь в этой густой мешанине названий, дат, имен, фамилий, которыми переводчица шпарила, как из пулемета. Дионисий, Лайола, Утрилло, Сакре-Кёр, Онеггер, площадь Бланш, Мулен-Руж, Дюфи, Леже, Кизе, Карко, Ван Гог и так далее.

То ли дело сейчас, когда Кряквин один, сам себе голова, шагал по входящему в ночной раж бульвару Клиши.

Как это так лихо получилось у него, он и сам удивлялся. Ведь он даже не планировал оказаться здесь, и в тот момент, когда, уплатив за вход один франк и двадцать сантимов, сел в электричку на станции Денфер-Рошро, до которой его добросил от Орли городской автобус, об этом бульваре у Кряквина и в мыслях не было. Да, наверное, если уж честно, он и не рискнул бы сюда один — понаслушался всякой всячины о гангстерах и прочих жутких коварствах ночного Парижа. Ему просто пришла блажь проехать одну остановку, неважно в какую сторону, сделать пересадку — она у него пришлась на площадь Нации, где они уже побывали всей группой, — и, проскочив под землей еще один перегон, выйти наружу.

И Кряквин вышел — прямо на бульвар Клиши, возле роскошно играющего светом кинотеатра «Патэ-синема», напротив мрачно темнеющей громады Лицея.

Он тут же припомнил шутников приятелей, желающих «поразлагаться» вот здесь, ухмыльнулся, закурил родную «беломорину», снял шапку и, независимо помахивая ею, двинулся по правой стороне бульвара в общем людском потоке, состоящем в основном — это ему бросилось сразу — из одних мужчин, в неоновых сполохах «суперпрограмм», «сексмагазинов», «найт клабов», ресторанчиков, кабаре, в шуме и грохоте джазов и рычагов игральных автоматов.

Кряквина негромко и почти одинаковыми голосами окликали женщины: «Хелло, бойз! Бойз, хелло!» На что он никак не реагировал внешне, хотя внутренне и напрягался: «Ну да… только этого мне не хватало…» Потом к нему подскочил какой-то волосатый пижон, веером распустив перед самым его носом порнографические открытки, и, дыхнув чем-то мерзким в лицо, тускло шепнул: «Плиз. Вери гуд…» Но Кряквин легко отодвинул пижона двумя руками в сторонку и все так же размеренно, валко отправился дальше.

Бульвар постепенно приподнимался вверх, и, пройдя минут пять, Кряквин оглянулся, увидев за собой змеящееся варево электрического света.