Юрий Скоп - Избранное

Михеев открыл глаза и увидел на журнальном столике чашку Веры Владимировны. Почувствовал, как кровь приливает к лицу…

— А-а! — восторженно забасил Сорогин. — Ну, что скажешь? Из кучки дерьма, прости за выражение, конфету сделали? У-у… мастера!.. Они у меня такое творили… Только диву даешься! Тебе повезло, Михеев… Повезло!

— Да-а… — кашлянул Иван Андреевич. — Абсолютно как целая… Поразительно!..

— Не то слово! Осколки-то, парень, ты не в полном составе представил, видать, торопился… Может, признаешься, чья это штука? Шерше ля фам?

Михеев смущенно повел головой.

— Ладно, ладно, молчи… Меня уже, так сказать, внебрачная половая жизнь не интересует. Увы!.. Теперь мое главное хобби разбитые чашки… А кстати, ты знаешь, что это такое? — Он показал пальцем на чашку.

— Нет, — сказал Михеев.

— Понятно. Бьешь, не интересуясь… Широкая душа! А эта штуковина, между прочим, из кофейного сервизика короля Людовика Шестнадцатого, понял?.. Да, да… Вот, посмотри на донышко… Эта закорючечка его фамильная. Вот так! Чрезвычайно редкостная вещь. Истинный севр. По некоторым данным, ты ведь в курсе, что я неплохо эрудирован по части фарфора и фаянса, и сам кое-что имею наиредкостное… остаточек этого сервиза якобы находился у такого известного в России сахарозаводчика Терещенко. А этот сахарозаводчик приобрел его в Париже на одном аукционе. Да-а… А потом якобы… это уже в тысяча девятьсот шестнадцатом году… презентовал свое приобретение родной сестрице, понял? Нине Дмитриевне… На пятидесятилетие. Ты часом с Терещенками не в родстве? — Сорогин раскатисто захохотал. — Ну, скажи, скажи, а, чья чашечка? Может, я подговорюсь под нее?

— Не скажу, — улыбнулся Михеев.

— Как немой?

— Как Андрей Рублев.

— А он-то что? — удивился Сорогин.

— Он обет молчания давал. Я фильм видел…

— А-а… Ну это кино… Враки художественные, цветные, широкоформатные…

— Сколько же я обязан за такую работу? — осторожно спросил Михеев.

— Нисколько. Это мои заботы. Я для тебя подарок сделал.

— Ну… что вы, Василий Максимович. Так нельзя… Я должен рассчитаться.

— Прекрати, Иван, — приказал Сорогин. — А то я ее живо расколочу! Сам возродил, сам и разобью. Я ведь твои глаза, когда ты меня попросил в больнице об этом, никогда не забуду. Для тебя это было тогда… чуть ли не важнее жизни. Так что уймись по-хорошему. Я человек серьезный… И может быть, добрый…

— Спасибо вам… Тронут.

— То-то, — Сорогин с наслаждением затянулся сигаретой.

— Что же мы водителя-то позабыли? — заполнил паузу Михеев.

— А ему ничего не надо, лишь бы поспать… Серьезно. Во, уникальная фигура! Готов дрыхнуть двадцать восемь часов в сутки. При малейшей возможности!.. Я его так и зову… спящая водительница! — Сорогин заскрипел шезлонгом и взял своими толстыми пальцами чашку. Михеев обратил внимание на какую-то трепетную, чуткую нежность, с которой эти пальцы, желтоватые от курева, держали и ощупывали эту вещь. — Что ж ты меня про актив-то не спрашиваешь? Ждешь, когда я сам расколюсь, да?..

— Да.

— Терпеливый… И хитрый ты, Иван. У-у, насквозь тебя вижу… Твоя, поди, работка-то была, а?

— Что вы имеете в виду?

— Да твоего партизана…

— Кряквина?

— А кого же еще?.. Ты представляешь хотя бы, что он устроил сегодня?

— Не представляю.

— Да вы что же это, братцы мои?.. Он же, как этот… Цицерон! Господи… Порвал на себе тельняшку и все, донага, раздел!.. Не знаю… И, главно, не удержать. Я было его за узду, а он на дыбы! Настырный товарищ, скажу я тебе… Только чем эта настырность окончится, тут я сказать затрудняюсь… У-фу-фу!.. Скажи честно, ты его науськал?

— Да вы что! — возмутился Михеев. — У Кряквина своя голова на плечах. И причем отличная голова! Не пойму, чем вы недовольны, Василий Максимович?.. Я ведь помню, как вы буквально мечтали о таком выступлении и допрашивали меня, почему я не выступил.

— Потому и допрашивал, что знал, что ты не выступишь.

— То есть? — в упор посмотрел на Сорогина Михеев.

— А вот так… Знал, и все. Опыт… Таким-то, как ты, к тому дню я уже был, понял? По одним горкам ходили… Я — пораньше, ты — попозже… Все очень просто, Иван… Но то, что сегодня устроил твой Кряквин… нонсенс! Я лично не знаю, как буду расхлебываться… Густая кашица-то. Очень густая… Молитесь на ночь, чтобы вдруг вам не проснуться утром знаменитым, — неожиданно процитировал Сорогин. — Вот так!

— Это что? — спросил Михеев.

— Это стихи Анны Ахматовой.

Они замолчали…

Ксения Павловна в эту минуту босиком, наслаждаясь, бесшумно подходила к коттеджу. Держала в руках туфли и теннисную ракетку в чехле. Сама вся мокрая… Увидела машину, а в ней спящего на заднем сиденье водителя. Прислушалась, наматывая на палец обвисшие волосы…

— Я бы эту строку такими жирными-жирными буквами напечатал для таких вот, как твой Кряквин… — басил из веранды голос министра.

Ксения Павловна присела под окнами на завалинку.

— А он бы ее читать не стал, — ответил Михеев.

— Ну-ну… Дело хозяйское. Давай-ка малость сменим пластинку… А то как бы чего не вышло. Я хоть и министр, но тоже иногда за себя не ручаюсь… Ты это… помнишь о нашем разговоре тогда?.. Я тебя просил еще подумать насчет кадра на ленинградский НИИ? А ты обещал подумать. Подумал?

— Подумал.

— Ну?

— Есть у меня такая фигура…

— Кто?

Михеев ответил не сразу. Он просчитывал сейчас варианты возможной реакции Сорогина на то, что он сейчас скажет ему. Михееву необходимо было как можно точнее и полнее узнать шансы Алексея Егоровича после сегодняшнего выступления на активе. А Сорогин, безусловно, уже был в курсе его дальнейшей судьбы… Интуиция старого, опытного руководителя сама предложила Михееву этот неожиданный и заманчивый ход. И Михеев, мгновенно оценивая его качество, спокойно ответил:

— Мой главный инженер. Кряквин.

— Мм… Ты это серьезно? — играл свою игру министр.

Ксения Павловна напряженно слушала раскрыв рот. Она не замечала, как на ее плечо и колени струисто сбегает вода с крыши…

— А что? Он кандидат. В ближайшем наверняка доктор наук. Инициативен. Клад во всех смыслах. Ленинградский НИИ точно засверкает…

— Погоди, погоди… — загудел министр. — Тебе ведь, Иван, дипломатии не занимать. Ты мне вот что скажи… И тебе не жалко отдавать такого инициативного?

— Жалко.

— Тогда чего ж ты мудришь?

— Вы меня попросили нацелить на кандидатуру? Я это сделал. При чем тут психологические нюансы? Потом… насколько я понял… — Михеев стрелял последним патроном и внимательно следил за своим выражением лица. Оно сейчас было абсолютно бесстрастным. — Кряквин сегодня… Выступил неудачно… Назовем это так. И следовательно, сам случай предлагает ему сделать два шага назад. Для своей же пользы… В дальнейшем, естественно. Он же всегда сможет вернуться на производство. Я же вернулся?.. И тоже из НИИ. Помните?..