Юрий Скоп - Избранное

В озере дробилось солнце. Начали слезиться глаза, а Семен все не мог отыскать подранка. Он подполз к воде еще ближе, положил ствол карабина на коряжину. Птаха забеспокоилась того пуще.

— Да чего ты разоралась? — шепотом спросил Семен. Он приподнялся на локте, и сразу же правее от него в озере плеснуло. Успел заметить — нырнула утка. — А-а, вот ты где…

Птица всплыла под дальним берегом, и Семен, едва нащупав ее мушкой, дернул спуск. Карабин сердито толкнул в плечо. На воде остались перья, а птица нырнула снова. Семен выругался. Осталось всего семь патронов. И какого бога он связался с ней! Но отступиться от своего не мог, и Семен еще яростней смотрел в прорезь винтовки.

Когда в магазине остался один патрон, утка всплыла и опять забилась. Семен выстрелил и отбросил карабин. Утка боком, роняя на воду голову, медленно плыла вдоль берега.

Семен побежал к ней, на ходу стягивая мокрую энцефалитку. Оступившись, он упал, больно ударившись рукой о камень. Утка уходила на середину. Семен, хрипя, сбросил сапоги и с разбегу кинулся в озеро. Ожгло холодом, но сначала Семен ничего не почувствовал. Яростно разрывая воду, почти по пояс вылетая из нее, он догонял раненую, полуживую птицу.

— Стой! — хрипел Семен. — Стой!

Был момент, когда Семен почти догнал утку. Последним усилием выбросил вперед правую руку, стремясь схватить птицу за шею, но в судорожно сжатом кулаке только пискнула вода. Утка нырнула, а Семен захлебнулся и, перевернувшись на спину, долго кашлял, чувствуя, что начинает коченеть. Он понял, что силы кончаются и сквозь дикую злость подступает безразличие.

Семен лежал на воде вверх лицом. Сиреневое небо сушило над ним алые облака.

Метрах в пяти от него застыла на воде птица, запрокинув на спину длинную черную шею. Семен видел только один глаз утки — сверкающую точку зрачка в ярко-красном ободке. Горбоносый коричневый клюв был полураскрыт, будто расщеплен.

Семен медленно-медленно начал подгребать к утке.

Метр… второй… третий…

Глаз птицы, не мигая, кричал. И глаза Семена, пустые от злости, замытые водой глаза, тоже кричали свое. А над всем этим страшным, неслышным криком стояла тишина.

Семен выбросил вперед руку. Ушел с головой в воду. И там, под водой, завыл, забился. Слишком много ставил на этот бросок Семен…

Когда, плюясь и хватая зубами воздух, он поднял над водой синее лицо, утка по-прежнему была совсем рядом и расстреливала его в упор черным в ярко-красном ободке глазом…

На зверя им не повезло. Только один раз видели они с Чаровым на западном склоне хребта дикого оленя. Троговая долина, ровно вспаханная древним ледником, была пустынна. Медвежьи следы встречались редко, но высохший, зачерствевший помет говорил сам за себя — старые.

Все чаще и чаще с Байкала стали приходить голубые холодные туманы. Они приносили с собой в гольцы сырость, снеговые дожди. Под перевалом, который они выбрали с Чаровым, просидели в палатке целую неделю: в горах грохотали поздние грозы, потом занудил дождь. Лежали до одури в спальниках, говорить было не о чем. Семен, как и Чаров, оброс рыжей бородой. Чаров потрошил набитых в долине птиц, изредка объясняя Семену, как они называются: дубровник, свиристель, горная трясогузка, таловка, оляпка, скопа. Из-под его рук выходили красивые тушки-чучела. Чаров предлагал Семену научиться их делать, но, однажды попробовав, Семен забросил это: тонкая птичья кожура рвалась под его железными, загрубелыми пальцами.

А дождь переставать не собирался. Палатка стала протекать, и ее пришлось обкладывать сверху бумагой от чаровского гербария. Его Чаров берег особенно, храня в ногах спального мешка. В гербарии дохли цветы с красивыми названиями, во всяком случае, отдельные Семену нравились: синие колокольчики горечавки, оранжевые созвездья купальницы, голубые рупоры водосбора.

Семену было странно смотреть на всю эту возню с цветочками и птичками. И тем не менее раз за эти травки-муравки платили деньги, значит, польза была, а расспрашивать лишний раз умного начальника и выказывать свою дремучесть не больно-то и хотелось. Да к тому же не вечно Семен будет лазить с карабином по заповеднику. Вот вернутся на научную станцию — и привет. Деньги на карман — и ходу. В горах, в геологии, на шурфах и канавах он вернет с лихвой вынужденно потерянное время.

Слушали «Спидолу», в основном про погоду — жалели питание. Но просвета не предвиделось. Перевал клубился над палаткой, облака сваливались с него по снежнику в речку, и она, поправляясь от дождей, все повышала и повышала голос.

Остальная жизнь в гольцах будто вымерла. Изредка выходя из палатки по нужде или развести костер, Семен не удивлялся окружавшей его серой дикости Редкие ели, обросшие бородачом-лишайником, сочились водой. Сурки попрятались в россыпях. Макс, молодой черный пес, жался к ногам и просился в палатку. Собака похудела, стосковалась. Продукты почти кончились, оставалось совсем немного лапши, соль, чай и четыре банки тушенки, которую они с Чаровым берегли. Впереди еще было километров восемьдесят пути.

Семену нравилось стоять на склоне, чувствуя, как облака идут ниже него. Он не думал ни о чем, просто дышал влажным снеговым воздухом, дичая и становясь угрюмей.

Разжигая костер, Семен опалил бороду и злился. Макс смотрел на него нехорошими, подхалимскими глазами, и Семен, не жалея кобеля, изредка отшвыривал его сапогом. Такая собачья ласка была противна ему.

Однажды вечером почему-то они заговорили с Чаровым про женщин, сначала вяло, но потом и Семен, не так уж много повидавший их на своем веку близко, разоткровенничался от скуки и рассказал Чарову про одну свою встречу.

Дождь царапал брезент палатки, в горах шевелились камни, ветер шипел, и изредка во сне повизгивал Макс.

— Слышь, Семен, — неожиданно спросил Чаров, когда тот закончил байку, — ты откуда родом?

— Из-под Иркутска. Деревенский.

— Ага… Не женат ни разу?

Семен скривил губы, завозился, выползая из мешка, долго сворачивал самокрутку, прикурил, потом повернулся к Чарову:

— Ни разу. А на што? Я бич. Не до этого.

— Би-и-ич, — как-то необычно удлинив слово, задумчиво повторил Чаров. — Бич по-английски — пляж или сидящий на берегу. В общем, морское слово. Портовское. У нас на юге так называют себя работяги-повременщики. Бич… Бечева… Судьба на бечевке… Странно. Я, наверное, тоже бич?

— Чего ты говоришь? — переспросил Семен.

— Да нет, так. Этимологией занялся. Бичемологией…

— А-а, — уважительно кивнул Семен. Непонятные чаровские слова вызывали в нем уважение.

— Так ты мне сделай табуретку, Семен, а?

— Посля. Живы будем — постараюсь…

— А ты что, помирать собрался?

Семен не ответил, снова завозился в мешке, наглухо застегивая клапан, и перевернулся на бок.