Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии

Сперва блюдо с кусочком жареной утки. Без костей. Тут же ножка курицы. Кости остались на кухне. Кузовчиков ел с жадностью. Запивал яблоневым квасом. Потом жареная свинина. Два ломтика рыбы. Довершение — чашечка риса и кружечка густого чая.

Китаец внёс тазик с полотенцем. Иван Спиридонович распахнул шинель, обтёр шею, вспотевшее лицо и руки. Отсчитал гоби. Официант удивленно выкрикнул, сколько казак дал камшо — чаевых, чтобы другие не скупились. И тогда Кузовчиков вспомнил, как они втроём когда-то гульнули у «Деда-винодела», какие сладкие были ягодки боярки, облитые сверху патокой. Попросил разомлевшим от еды голосом:

— Та-гу-ляо!

Официант быстро вернулся с бамбуковой палочкой, на которую, как шашлыки на шампур, были нанизаны ягодки буроватого цвета.

На Диагональной улице было людно. Кузовчиков не спешил. Еда взбодрила его. Выделил призыв горластого торговца:

— Дыня нада! Кушай дыня — болеть ни еси! Шанго дыня!

Иван Спиридонович научился у китайцев есть дыни. Заплатив за плод, он обтёр его о полу шинели и резким рывком разломал вдоль пополам. Мякоть и сок он ловко выплеснул на мостовую. Новый взмах — и семена веером по улице. Откусывал большими кусками то от одной, то от второй половины. Некультурно, но было вкусно и приятно.

Набрёл на уличного продавца чая. Тотчас откупил у него весь самовар и горку пампушек. Принялся зазывать прохожих:

— Налетай, честной народ! Угощаю! Пей чай от пуза!

Погода стояла сырая, ветреная, и охотников на дармовщину набралось изрядно. Довольный собой, Иван Спиридонович завернул в китайскую лавку. Выбрал отрез ситца для Марфы. Расплатился последними гоби.

От обильной пищи, от длительного хождения, удовлетворённый своими поступками, Иван Спиридонович ослаб окончательно. Мелкими шагами добрался до Деповской у пешего виадука. Сел на приступок, чтобы собраться с силами. Свёрток с ситцем затолкал за пазуху. Его принимали за попрошайку. Кто-то кинул ему на колени жёлтую монетку. Он машинально взял её и разглядел, что то — советский пятак. И заперебоило сердце, будто бы ткнули в него иголкой. Он разымал губы, хватая ртом сырой воздух. Насилуя себя, поднялся и поплёлся по пыльной улочке в Нахаловку.

Во время вселенского наводнения в августе 1932 года Сунгари затопила почти половину Харбина. Фанзу Марфы размыло, обвалился угол. Кое-как она замазала дыру. Соседи помогли подпереть хижину столбом. Жильё обросло лебедой в рост человека. Ветвистый вяз затенял оконца, осыпал дворик листвой. Запустение — в каждом углу усадьбы. Но для Кузовчикова фанза была спасительным пристанищем, как гавань для корабля, потрёпанного штормом в бурном океане…

Следующий день занялся тёплым. Солнце рано выглянуло из-за пристанских зданий, обогнуло приречный элеватор Чурина, окрасило золотом паруса сампаней и джонок на Сунгари. Кузовчиков поднялся первым. Зелёный с лица, трудно переставляя ноги, он вышел на крыльцо, ступил наземь и умостился на завалинке. Запахнул старую казачью шинель. Пошевелил пальцами в валенках. Бородатое лицо подставил горячим лучам солнца. В его памяти воскресло небо над сопками, изба в Сотниково. Перекрещенные шелёвками окна. Бурьян до наличников. Черёмуховый куст в палисаднике. Испуганные глаза Груши. Её грудной голос певуньи будто наяву звал: «Ваня! Ванька! Ваньча!». А в груди вырастал ёж, колючки его впивались в сердце. В горле — ком! Бег под обрыв Селенги. Бег по осерёдышу. Бег по тайге. Бег с горы, через кордон…

Хмельная после вчерашней заправки денатуратом, Марфа прошлёпала по голым половицам, заглянула в закуток: как там квартирант?.. Не обнаружив Кузовчикова, обеспокоенно направилась во двор.

Иван Спиридонович лежал возле завалинки, подвернув руку под лохматую бороду. Рядом темнела лужица крови. Глаза стеклянно смотрели в чужое для него небо. Ветром наносило мелкую пыль и она жёлтым пеплом оседала на мёртвое тело казака.

…Хоронили Кузовчикова на церковном кладбище. Впряженный в двуколку ослик едва волок повозку с чёрным гробом. Марфа в тёмном платке и такой же кофте под коротким пальто держалась за дроги. Варвара Акимовна в белой накидке и белом полушалке — траур по-китайски — шла вяло, опустив голову. Ошинованные колёса взбивали жёлтую пыль. Ветер подхватывал её и уносил вихрями вдоль Скобелевской улицы. За повозкой плелась собака.

Отпевали Ивана Спиридоновича в Алексеевской церкви. Батюшка, хилый старик с серебряным крестом на епитрахили, речитативом тянул:

Варвара Акимовна, Марфа с плакальщицами подхватывали:

Пахло ладаном и сгоревшим воском. Поминальные свечи, свитки с погребальными заклинаниями сожгли на могиле, подровняли жёлтый холмик. Игнатова расплатилась с гробовщиками. Рассчиталась с возницей и плакальщицами. Они покинули погост. Они с Марфой посидели на чужой скамейке поблизости от захоронения казака. На соседнем сером камне были высечены слова:

Поминки Игнатова устроила в фанзе Марфы. Пришли три соседки да позвали отставного фельдшера. Пили горькую. Хлебали щи. Жевали блины с мёдом. Посередине стола сиротливо стоял лафитник с водкой, покрытый ломтиком хлеба — для покойника.

— Не зря говорят в народе: «Не суди человека по богатой свадьбе, а смотри на его похороны». Тут подлинная судьба покойного! — сказал фельдшер, шевеля усищами.

— Совестливому человеку — честь до гроба! — Лицо Варвары Акимовны увяло. На нём ещё заметны были следы побоев на допросах у Тачибаны. — Иван Спиридонович смирный был, безответный.

Марфа опьянела. Глаза слезились. Узловатые пальцы непрестанно мяли мякиш.

— Под меня катил шар Ваня, — осоловело плела она околесицу непослушным языком. — Фигушки, казак, не для тебя росла!

— У порога сироты правда и враньё — в очередь! Царство ему небесное! — Согбенная соседка крестилась и плакала. А у порога фанзы стояла лохматая собака, ждала подачки…

Корэхито Тачибана терпеливо ждал очередного сообщения «Арата». Ему досаждали штабные чины: «Как идёт операция «Гнев Аматэрасу»? Отвечал он сдержанно: «Развивается по намеченному плану».

Вести с той стороны границы не поступали и он замкнулся в себе, подозревая худшее. В своём кабинете без интереса просматривал бумаги в папке. Изредка его тревожили чиновники из Военной миссии. Поступали донесения тайных агентов. Однажды наткнулся на информацию о смерти и похоронах казака Кузовчикова. Описаны были хлопоты вдовы Игнатовой по его лечению и проводах на кладбище в Модягоувку. Тут же справка на Марфу-стрелочницу и купца Фёдора Морозова. Сведения о священнике Алексеевской церкви. Всё это не давало ответа на главный вопрос: «Игнатова является агентом русских или нет?». И Тачибана посчитал преждевременным арестовывать её. Пусть поживёт как приманка…