Михаил Толкач - На сопках Маньчжурии

«…Да, я знал его, как свои пять пальцев, видел в боевом деле не один раз. Может подтвердить урядник Аркатов. Они прибились к нам, семёновцам, дай Бог память, под Читой. До того воевали в Семиречье. С кем воевали? С краснопузыми, с кем более? Детишек рубили? Девочек насиловали?.. Наговор, господин инспектор! Чистая выдумка! Отважные казаки оба. И у атамана Григория Михайловича Семёнова твёрдую руку показали. Сжигали сёла? Брехня! Шла война, а на войне без потерь не бывает. Конечная мудрость была тогда — выжить в заварушке! Так что, господин инспектор, моё слово в защиту Скопцева. Во имя её, матушки России нашей, несли мы свой крест, видит Бог!»

Из собственноручно подписанных свидетельств урядника И. Д. Аркатова:

«… Я знаю цену шашки, а на ножны мне наплевать! Скопцев — отчаянный рубака, это уж точно! Не заплатил сквалыге? Землепользователю-скупердяю?.. Так то же мелочь, господин инспектор. Эй, переводчик, ты точно толмачь! Смотри у меня! Почему защищаю Скопцева? Козе понятно, господин хороший. Сейчасная жизнь его — страх Божий! Платоша пригодится, вот вам крест! Мы выполняли приказы. Почему незаконные? Не мне судить: законные или незаконные. Наша служба: «Слушаюсь!» — и руку под козырёк! Почему добровольно? Почему палачи?.. Вы, часом, не красный большевик, господин полицейский чин? Ну-ну, легче, пока моя рука не ворохнулась! Это не переводи, чернильная душа! Судьба казака — воевать. Казак он и есть казак! По своему желанию присягали царю, вере, Отечеству, как отцы наши, как деды. Такая планида! Да и вам мы под рукой, если что. Рубить лозу ещё не разучились!».

— Дикари! — Тачибана вложил папку в отсек сейфа, запер его на два ключа. Пали казаки до уровня «поклонников солнца», как называют их китайцы, бездомников этих. Он, капитан армии микадо, терпеть не мог людишек в лампасах: чубатые казаки сорок лет назад рассекли голову отцу его под Мукденом!.. Изменив однажды, они изменят и дважды. Он не раз видел в Харбине, как утрами люди в потёртых мундирах и кителях, в сюртучках с неизменными «Георгиями» и «аннами» на груди осаждали биржу труда в поисках заработка. И не жалел их!

Корэхито Тачибана считал себя с рождения солдатом. Самые первые иероглифы, прочитанные им в школьном учебнике: «Слава Будде, что я японец!». С первых шагов в казарме: «Забудь, что сердце стучит, зачем солдату сердце?». Он неизменно держал в уме строчки:

Корэхито был верным последователем пропагандистской идеи «Ипцу» — восемь углов под одной крышей. Восемь углов света под крышей Ниппон. Тогда будет мир и земной рай. И владыками в нём будут самураи.

Тачибана летал в благословенную Ниппон. Не успел снять шинель, как вызвали в штаб Квантунской армии, в Чаньчунь. Полковник Асадо был обеспокоен передвижением русских воинских частей в Забайкалье. Среди лета 1944 года из поля зрения императорской разведки вдруг исчезли две части, строившие укрепление в Даурии. Куда переместились? С какой целью? Конечно, для всего пространства от Владивостока до Байкала потеря двух русских батальонов — мошка в море насекомых! Но полковник славился в штабе своей въедливостью и любовью к ясности на его секретной карте.

— Узнать и доложить!

Это «узнать и доложить» повторил теперь полковник Киото в Харбине, но без огласки интереса Ниппон. Вот и приходится капитану обращаться к Ягупкину. Он намеренно не воспользовался услугой Наголяна — не верил он армянину!

Корэхито Тачибана не желал даже себе признаться, что перед большой войной на Западе Советы разгромили агентурную сеть японцев, часть нитей которой была в железном ящике капитана, тогда ещё начинавшего карьеру в разведке. Усилия штаба Квантунской армии, предпринимаемые для создания опорных пунктов соглядатаев на Дальнем Востоке и в Забайкалье, ощутимых результатов не принесли.

Полковник Шепунов, приближенный атамана Семёнова, и сотник Ягупкин уверяют, что на той стороне границы у них есть законсервированные агенты. Но как верить им? Особенно пройдохе Ягупкину! Он, как и большинство русских в Харбине, живёт подачками. А когда тебе грозит голодная смерть, ты готов продать отца родного в обмен на корм! Для дикарей это норма прозябания на чужой земле. Они бездомны, как брошенные собаки, ищут пропитание на помойках. Угроза жизни равняет всех на свете. Жить захочешь, обманешь и чёрта! Комиссар Люшков отправлял на расстрел соотечественников без трепета в сердце. Когда же коснулось себя — переметнулся! Задрожал, испугался за свою жизнь.

А что подвигнуло Наголяна к сотрудничеству с нами? Какие мотивы его поведения? Он не беден. Большевики не притесняли его никогда — родился в Маньчжурии. Почему доверяет ему слепо полковник Киото? Не потому ли, что капиталы отца Наголяна вложены в заводы, владельцем которых является компания, где солидный процент акций самого полковника?

Измена своему народу — вот определения сути поведения русских, подобных Ягупкину. Так не поступил бы сын страны Ямато. Чувство гордости за потомков священной Аматэрасу захлестнуло душу Корэхито Тачибана. Из оперативных донесений капитан знал, что в ходе войны с американцами генералы славной армии микадо Сайто и Нагумо не перенесли бесчестья и совершили над собой обряд сэппуку. На острове Сайон японские солдаты предпочли смерть подчинению акачихэ — рыжим европейцам. Вот так поступают настоящие члены небесного воинства!..

Как разведчик Корэхито Тачибана с годами службы остерегался агентов, готовых угодить любому хозяину. Гражданин-патриот — таков верный слуга Отечества! И только сложившиеся обстоятельства понуждают его иметь дело с русской эмиграцией. И выполняют они для японцев черновую работу…

В полдень на линейную станцию «Распадковая» — четыре пути, два тупика, четыре семафора — прибыл армейский эшелон. На платформах — полуторки с деревянными кабинками. Кузова загружены лебёдками, бухтами тросов, досками в следах извести. Трёхтонка с газогенераторным бункером темнела в хвосте поезда.

Поселковые мальчишки, будто воробьиная стайка, слетелись под сосны на бугре. Загорелые, босоногие, вихрастые, мостились они на толстых корневищах, выпученных из песчаного откоса.

— С границы военные, — определил синеглазый парнишка в коротких штанах.

— Почем знашь? — Широкоскулый подросток лет четырнадцати циркнул слюной сквозь редкие зубы.

— Ты чё, Петьча, не видишь? На бортах трёхтонки жёлтая грязь. Папка рассказывал, на границе жёлтая степь, что в Монголии, что в Даурии…

— Чё, в другом месте нет глины? — Петька, подставляя спину солнцу, плюнул в песок. Он жевал серу — смолу кедра.