Василий Захарько - Звездные часы и драма «Известий»

Наконец было сказано, что время подошло, только вместо статьи надо взять интервью у первого замминистра Минводхоза Полад-Заде, ему уже дана команда из ЦК принять меня. На следующий день я был в кабинете одного из главных идеологов переброски вод. Мы побеседовали, Полад Аджиевич сказал, что за основу интервью можно взять содержание статьи. Я поменял один жанр на другой, снова пришел в этот кабинет. Его хозяин внес первую правку в интервью. Потом это делал еще трижды в течение трех месяцев, каждый раз согласовывая свои поправки с сельхозотделом ЦК. В итоге все же расписался на гранках, чтобы я имел разрешительный документ для показа цензору.

Начал я добиваться этой визы осенью 1982 года, когда главным редактором «Известий» был Алексеев. Потом мои еще не подписанные гранки читал и одобрил Толкунов, пожелав успеха при визировании. Потом редакцию возглавил Лаптев. И только при нем в июне 84-го вышел номер газеты с интервью под заголовком «Северная вода для юга».

Почему его разрешили? Сыграла ли какую-то роль моя настырность? Скорее всего, действительно подошло время, когда в самом аппарате ЦК усиливалось влияние людей со здравым смыслом. Из вышедшей спустя много лет книги о выдающейся личности — Николае Иноземцеве, директоре знаменитого Института мировой экономики и международных отношений, я узнал, что он в конце 1981 года командировал в Америку своего сотрудника Александра Дынкина с тайной целью собрать максимум сведений о проекте переброски вод из рек Канады на юг США, закрытом «по причине непредсказуемости политических, экономических и экологических последствий». Согласие на эту миссию дал Иноземцеву в ходе их доверительной встречи секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Ему по возвращении Дынкина из США и была передана аналитическая записка. Возможно, каким-то звеном в сложной цепи закулисных действий в партийных верхах и стало со временем разрешение на публикацию в «Известиях».

Конечно, ответами Полад-Заде воспевался поворот рек. Повторяю, ничего другого не могло быть напечатано. Но для газеты (и, понятно, для меня) важным был сам факт сообщения о невиданном масштабе работ, скрываемых от страны и мира. Завершу эту историю не самым приятным для себя воспоминанием. На летучке мой материал резко раскритиковал Руслан Армеев, брат-репортер, честнейший человек, большой знаток и тонкий наблюдатель природы. Он назвал его усыпляющим общественную бдительность.

— Мы пишем, — сказал Руслан, — в радостно-оптимистическом ключе о проблеме колоссального значения для судьбы России. А ведь где-то, как-то, из докладов и лекций, между строк, но только не из «Известий», мы узнаём, что у этой проблемы есть и тревожный оттенок.

Дальше он приводит мнения специалистов, которые утверждают, что осуществление проекта нанесет непоправимый ущерб. Будут затоплены гигантские территории, погибнут поля и леса, многие месторождения, в том числе нефти и газа. Пострадают многие старинные города, монастыри и другие памятники — их около тысячи! От знаменитых Соловков останутся одни воспоминания. Убийственна и ссылка на академика Дмитрия Сергеевича Лихачева: «Проект приведет к гибели культуру русского Севера. Неизбежное переселение населения вызовет смещение диалектов, местных традиций, фольклорных, музыкальных и пр. Мы лишимся Севера — самого важного района русской (увы, уменьшающейся) нации».

Другой больной вопрос — готов ли Юг к приему северной воды? Там велика опасность того, что из-за интенсивного злоупотребления поливом через пять-семь лет земля выйдет из строя очень надолго. Возникает и масса других вопросов, а ответа на них нет…

В заключение своей речи, как свидетельствует стенограмма, мой искренний товарищ посылает мне комплимент и предложение:

— Хочу призвать Василия, который показывает нам образцы газетной предприимчивости и доведения любого дела до конца, подготовить еще один материал на эту тему, но такой, чтобы все могли увидеть упомянутый проект с другой, не лучезарной стороны.

Я был очень расстроен тем, что и многие читатели наверняка оценили публикацию «Известий» именно так, как Армеев, а я не могу объяснить им причину «лучезарности» интервью. Но в своей аудитории решил не отмалчиваться. Цитирую по стенограмме:

— И я, как репортер, и наша газета поступили честно: мы проинформировали о том, что работы идут. Тогда как остальные СМИ об этом молчат. Так что же правильнее: молчать до того момента, когда кто-то нажмет кнопку и вода польется на юг по уже построенным системам, или еще на проектной стадии сообщить о ходе дел? Мне показалась бы позиция Руслана более гражданственной, если бы он в подкрепление того, о чем здесь говорит, еще раньше, годы назад, предпринял попытки для высказывания тревоги — нашей общей тревоги — на страницах газеты. Но, насколько я знаю, таких попыток он не предпринимал. Я считаю, что в столь сложной, очень чувствительной для природы и общественного мнения проблеме все должно быть прозрачно для печати — гласность только поможет нашему общему делу. Сам факт, что «Известия» выступили, может открыть возможность для более широкого и компетентного обсуждения идеи переброски вод — и в этом видится немалая польза нашей публикации.

Так оно и вышло. Пробившись сквозь секретность, сразу после прихода Горбачева во власть эта тема стала активно и страстно обсуждаться всей нашей прессой. В 1986 году под давлением общественного мнения проект был закрыт.

Как я сейчас, так и каждый известинец той поры может вспомнить свою историю (и не одну) о том, как в процессе подготовки материалов для газеты приходилось сталкиваться с огромным числом ограничений и препятствий — цензурных, идеологических, бюрократических, ведомственных и просто дурацких, устанавливаемых начальниками разных рангов, удельными князьками в лице партийных секретарей райкомов, обкомов, республик. Мы не знали, сколько это будет продолжаться и наступит ли тому вообще когда-нибудь конец. При Черненко ничего не было похожего на то, что перемены возможны. И хотя в «Известиях», благодаря Толкунову, а теперь и Лаптеву, царил творческий настрой, особого всеобщего энтузиазма насчет будущего заметно не было, всем оно виделось по-разному.

Когда в июне Голембиовский повторил мне предложение перейти на постоянную работу в секретариат, я ответил, что склоняюсь к отъезду в Болгарию. Вскоре были оформлены документы, и я улетел собкором в Софию. Командировка подтвердила семейные ожидания: здесь жизнь для нас была полегче и получше, удачно пошли и мои корреспондентские дела.

Без особого оптимизма воспринял я через полгода возвышение М. С. Горбачева. Но когда увидел по телевидению его майский в 85-м году выход на улицы Ленинграда, ставший светлым, обнадеживающим лучом в тусклой советской действительности, меня вдруг потянуло домой. Я сразу поверил в возможность перемен, не тех, конечно, грандиозных, которые потом произошли и о которых никто тогда не грезил, а чем-то похожих на чехословацкий социализм с человеческим лицом. Несмотря на свои сорок шесть лет и накопившуюся уже немалую долю цинизма, я искренне — клянусь в этом, — всем сердцем отозвался на зов начавшего звучать лозунга: «Кто, если не я?». Видел же себя не на каких-то бастионах борьбы за демократию, а в своем привычном качестве: репортером. Мне казалось, что раз начинается открытость «наверху», редакция смогла бы добиться моей аккредитации при Горбачеве, а благодаря этому я добывал бы такую информацию, которой не имел бы никакой другой журналист. Будучи летом в отпуске, высказал эту идею главному редактору, но он улыбнулся, посчитал ее излишне романтической, нереальной и посоветовал продолжать радоваться собкоровской жизни, пока есть такая возможность.