Тур Хейердал - «Кон-Тики»

Мы живо впрягли все четыре аутригера в плот, и они раскинулись веером впереди, будто собачья упряжка. Кнют прыгнул в надувную лодку и занял место вожака, а мы сидели у бортов «Кон-Тики» и работали веслами. И начался поединок с восточным ветром.

Луна еще не взошла, стоял кромешный мрак, и дул свежий ветер. На берегу жители деревни натаскали хворосту и разожгли большой костер, чтобы указать нам направление на проход. Рокот прибоя отдавался во тьме, словно гул водопада, и поначалу сила звука росла.

Мы не могли видеть свою артель буксировщиков, но слышали, как они, не жалея глоток, подбадривают себя воинственными песнями. Кнют старался не отставать, в перерыве между полинезийскими куплетами мы слышали его одинокий голос, распевающий «Вперед, отважные». Чтобы хаос был полным, мы на плоту затянули «Том Браунз бэби хэд э пимпл он хиз ноуз» («У крошки Тома Брауна был прыщик на носу»). Смеясь и распевая, белые и коричневые навалились на весла.

Настроение было отменное. Девяносто семь суток. Мы в Полинезии. Сегодня вечером в деревне будет праздник. Жители кричали и ликовали. Гости на Ангатау появлялись только раз в год, когда в Таити приходила шхуна за копрой. Да, сегодня у костра на берегу будет весело!

Но этот проклятый ветер не уступал. Мы налегли на весла так, что все суставы ныли. И не давали ветру снести плот, но костер не приближался, и прибой ревел, как прежде. Постепенно пение смолкло. Все притихли, занятые греблей. Костер не двигался. только покачивался в лад подбрасывавшим нас волнам. Часы показывали девять, поединок длился уже три часа. И вот нас мало-помалу начинает сносить. Мы выдохлись.

Нам удалось втолковать островитянам, что нужны еще люди. Они ответили, что людей-то на берегу хватает, а вот лодок на острове нет.

Из темноты показался Кнют. Ему пришла в голову идея; можно подвезти несколько мужчин с берега на надувной лодке. В крайнем случае человек пять-шесть поместятся.

Я возразил, что это слишком рискованно. Кнют не знает здешних вод, ему ни за что не выйти к проходу в такую тьму. Тогда он предложил взять с собой предводителя, пусть покажет дорогу. Мне и эта мысль не очень-то пришлась по душе, ведь им еще никогда не доводилось форсировать опасный, узкий проход на неповоротливой надувной лодке. Поэтому я попросил Кнюта пригласить предводителя, который сидел на одном из аутригеров. Послушаем, что он скажет. Было очевидно, что снос остановить нам не под силу.

Кнют ушел во тьму за предводителем. Ждем – ни Кнюта, ни предводителя. Мы покричали и услышали в ответ нестройные возгласы гребцов. Кнют словно в воду канул. И мы поняли, что в спешке и неразберихе Кнют все перепутал, пошел вместе с островитянином к берегу. Теперь кричи не кричи, не услышит он ничего за оглушительным рокотом прибоя на рифе.

Мы живо отыскали сигнальный фонарь, один из членов экипажа взобрался на мачту и стал передавать азбукой Морзе: «Вернись. Вернись».

Но никто не возвращался.

Два человека выбыли, третий сидел с фонарем на мачте, и плот начало сносить сильнее; и ведь мы крепко устали. Стоило бросить в воду несколько щепочек, и было видно, что плот медленно, но верно идет не туда, куда нам надо. Костер казался все меньше, и прибой ревел уже не так грозно. И чем дальше мы выходили из-под прикрытия леса, тем сильнее был напор неутомимого восточного ветра. Старый знакомый, вот так он дул и в открытом море. И мы поняли, что поединок проигран. Нас несло в океан. Но весла бросать никак нельзя, надо, сколько хватит сил, грести, тормозить снос, пока Кнют не вернулся на борт.

Прошло пять минут. Десять минут. Полчаса. Костер стал совсем маленьким, порой он вовсе исчезал, когда мы съезжали в ложбины между волнами. Прибой все глуше рокотал вдалеке. Показалась луна, мы разглядели ее сверкающий диск за пальмами на берегу, но небо было мглистое, наполовину затянутое тучами.

Мы услышали, как островитяне совещаются, потом один аутригер вдруг отдал конец и скрылся. Гребцы на остальных трех лодках подустали и оробели, они уже не могли работать в полную силу. «Кон-Тики» уходил в открытое море.

Оставшиеся три буксирных конца ослабли, лодки со стуком уткнулись в борт. Один из полинезийцев перебрался на плот и, тряхнув головой, спокойно произнес:

– Июта. (К берегу.)

Он озабоченно посмотрел на костер, который подолгу пропадал за валами, лишь иногда мелькая вдали, словно искра. Мы быстро удалялись. Шум прибоя заглох, только море плескалось, как прежде, да скрипели на разные голоса канаты.

Мы щедро одарили наших помощников сигаретами, и я поспешно написал записку, чтобы они передали ее Кнюту, если разыщут его. «Попроси, чтобы двое подбросили тебя на аутригере, лодку возьмете на буксир. Ни в коем случае не выходи один на лодке».

Мы рассудили, что дружелюбные островитяне привезут Кнюта на аутригере, если только посчитают безопасным выходить сейчас в море. А не посчитают, тогда со стороны Кнюта было бы безумием в одиночку выходить в океан с надувной лодкой, вдогонку за непокорным плотом.

Островитяне взяли записку и исчезли в ночи. Напоследок мы услышали, как звонкий голос крикнул:

– Гуд найт!

Менее поднаторевшие в иностранных языках одобрительно что-то пробурчали, затем все посторонние звуки смолкли, будто тысяча морских миль отделяла нас от ближайшей суши.

Грести вчетвером при полном ветре в открытом море было бесполезно, но сигналить с мачты мы не переставали. Передавать «вернись» мы уже не решались, просто включали и выключали фонарь через равные промежутки времени. Царил кромешный мрак, луна лишь изредка проглядывала между тучами. Не иначе над нами навис ангатауский кумулюнимбус.

В десять вечера мы окончательно потеряли надежду вновь увидеть Кнюта. Сидя на краю плота, молча пожевали галеты. И все время по очереди слали световые сигналы с мачты, такой одинокой и голой без широкого паруса с головой Кон-Тики.

Мы были готовы сигналить всю ночь, покуда не станет ясно, где Кнют. Мы не допускали мысли, что его могло накрыть прибоем. Кнют всегда выходил сухим из воды, будь то тяжелая вода или буруны, и, конечно, он жив. Но уж очень это нелепо, если он останется с полинезийцами на уединенном острове в Тихом океане. Совсем глупо. После такого плавания только понюхать земли, высадить человека в глухом уголке Полинезии, а самим пойти дальше… Не успели первые полинезийцы ступить на борт, как им пришлось уносить ноги, чтобы не оказаться жертвами безудержного стремления «Кон-Тики» на запад. Черт-те что. И канаты скрипели как-то особенно нудно. Никто из нас не помышлял о сне.

Часы показывали половину одиннадцатого. Бенгт спускался с качающейся мачты, отсидев свое. Вдруг мы вздрогнули. Из темноты к нам явственно донеслись чьи-то голоса. Вот опять. Полинезийская речь. Мы закричали «эгей!» что было мочи. В ночи отдалось ответное «эгей!», и мы узнали голос Кнюта! От радости мы были готовы, как говорится, съесть собственную шляпу, усталость прошла, мрачное настроение разрядилось. Подумаешь, нас отнесло от Ангатау – в океане полно других островов. Теперь эта неугомонная девятка бальсовых бревен может дрейфовать куда угодно, была бы наша шестерка в полном составе на борту.