Роман Арбитман - Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать

Пытаясь найти деньги для Эвридики-Веры, Орфей-Петя узнает, что истинные хозяева жизни в послепере-строечной России — даже не «фарцовщики, барыги и спекулянты», а «вышедшие на свет последователи иллюминатов». Под руководством рафинированного интеллектуала-педераста секретный Орден проводит еженощные кровавые бдения в Пашковом доме, среди инкунабул. Петя, не принятый в Орден, тут может заработать денег одним способом — сыграть, рискуя жизнью, в «русскую рулетку»… Ох, неужели это все еще сюжет романа Иличевского? Больше похоже на микс из Проханова и статей газет типа «Тайной власти» и «Оракула».

Чтение «Орфиков» — трудное занятие; то и дело спотыкаешься о словесные несуразности. «Смотрел на взлетающие или садящиеся самолеты с влечением к будущему» (самолеты с влечением?), «передо мной под березой покачивался тучный седой человек с белыми глазами» (висельник? да нет, живой!), «вниз по ступенькам, на которых налетел на девушку» (на-на-на), «входил в область притяжения, излучаемого Верой» (излучаемое притяжение? неужели главный герой — талантливый физик? судя по метафоре, двоечник), «те, чье души случайно или велением провидения были зачаты могучим переломом» (души, зачатые переломом, — не хуже волн, падающих домкратом у героя Ильфа и Петрова или слов, отлитых в граните, у экс-президента России). И так далее. Рецензенты книг Иличевского называют его «признанным виртуозом стиля» и «прекрасным стилистом», а обычно скупой на похвалы Виктор Топоров однажды употребил словосочетание «блестящий стилист». Что ж, в нынешнем лексиконе первое значение слова «стилист» — «специалист в области создания стиля человека с помощью причёски и макияжа», а самым известным представителем профессии у нас считается парикмахер Сергей Зверев. Если устроить между этими двумя стилистами соревнование, кто победит?

Максим Кантор. Красный свет: Роман. М.: АСТ

Поразительный все-таки человек — художник Максим Кантор! Читая его интервью и статьи, где он обличает то скверну авангардизма, то погрязший в пороках Запад, то российских буржуев с лоснящимися от фуа-гра губами, воображаешь, что этот творец прекрасного ни на вершок не отступает от традиций русских передвижников и при этом, конечно, живет в Урюпинске, еле перебиваясь с хлеба на квас. Однако вдруг узнаешь, что громокипящий обличитель мира чистогана, мягко говоря, не беден, обитает в Лондоне, и если бы вдруг ожил Илья Репин и увидел, какую живопись выставляет в галереях Берлина или Венеции сей отчаянный борец с авангардом, то автор «Бурлаков на Волге» тотчас же умер бы от удивления, бормоча: «Ручки-ножки-огуречик, вот и вышел человечек…»

Впрочем, российским обывателям, которые покупают ручки в канцелярском отделе супермаркета, ножки — в мясном, а огуречики — в овощном, живопись Максима Карловича обычно не по карману. Поэтому-то в наших краях художник выступает как прозаик. Аннотация к его новой книге обещает «живое полотно, в которое вплетены и наши судьбы», но всякий, кто раскроет роман, угодит в сумку обезумевшего кенгуру: повествование так резво прыгает во времени-пространстве, что даже у человека с отличным вестибулярным аппаратом голова пойдет кругом.

Вот только что российская богема XXI века вкушала деликатесы во французском посольстве, и затем — раз! — мы в гуще сражения Великой Отечественной. Опять флешбэк — Тухачевский усмиряет Кронштадт. Снова прыжок — и Гамарник в середине 30-х чавкает холодцом. Он еще не доел, а нас уже занесло в Германию 20-х, где пишется «Майн кампф». Потом безумный кенгуру отпрыгнет в год Версальского договора — чтобы затем, заскочив в наши дни, опять вернуться на поле брани… Автору до того не терпится поделиться мыслями о Тридцатилетней войне, драмах Лессинга, Крестовых походах, Парижской коммуне, Фридрихе Барбароссе и пр., и пр., что герои романа, выпучив от усердия глаза, читают друг другу лекции, пересыпанные именами, цифрами, датами и цитатами. В результате уже первый том (всего их обещано три) можно сравнивать — и по объему, и по числу персонажей — с атласом вымирающих животных или телефонным справочником столицы.

Возможно, размеры «Красного света» могли бы оказаться не столь устрашающими, если бы России не угрожали две беды — либералы и интеллигенты. Эти зловредные насекомые вызывают такой душевный зуд у романиста, что он на протяжении всей книги расчесывает больную тему, поминая врага чуть ли не в каждом абзаце: интеллигенты «всецело на стороне воров», «воры придерживаются либеральных взглядов», «отношения интеллигенции и воров сделались любовными», «интеллигенты привыкли к тому, что их знакомые — воры и убийцы», «интеллигенты сами стали ворами» и так далее. Ельцина автор называет «обкомовским либералом» и сравнивает с Гитлером, зато известное сравнение Сталина с тем же Гитлером для романиста — кощунство и провокация.

Проникая мыслью в суть вещей, он объясняет причину нынешних нападок на генералиссимуса: «Не было ненавистнее строя для воров, чем социализм, и воры разрешили интеллигентам свести счеты со Сталиным». А почему приключенческая литература так популярна в России? Да потому, что «любимый жанр воров — детектив».

От автора, сделавшего упомянутое выше открытие, не ожидаешь, что сам он вступит на тропу воровского жанра. Однако Максим Карлович намерен бить врага в его же логове: именно детективный стержень должен скрепить клочки расползающегося сюжета. Какие обстоятельства могут, по-вашему, связать майора английской разведки, шофера татарской национальности, столетнего нацистского преступника, прогрессивного галериста, скромного прокурорского работника и лидеров российской оппозиции? Да всё просто. Убийца шофера — один из руководителей оппозиции; следователь, преодолевая козни олигархов, ищет виновного; а тем временем английские спецслужбы с помощью друга покойного немецкого фюрера готовят новый «болотный» митинг в Москве, рассчитывая на скорую победу либералов…

Бред? Естественно. То, что вся эта злобная тягомотина, которой до литературы так же далеко, как и до Луны, вышла четырехтысячным тиражом, неудивительно: чего у нас только не выпускают и даже номинируют на литпремии! Любопытно другое: откуда возьмутся четыре тысячи читателей? Рабочий класс и колхозное крестьянство едва ли сумеют продраться сквозь специфический канторовский стиль, а интеллигенция, если верить романисту, занята митингами и добыванием бабла и вообще «читать разучилась». Автору остается уповать только на название книги: авось какой-нибудь начинающий автомобилист второпях примет ее за инструкцию по правилам дорожного движения. Ну, или, скажем, обладатель турпутевки в Голландию перепутает том Кантора с путеводителем по амстердамскому кварталу «красных фонарей».