Ларри Коллинз - О, Иерусалим!

— Боже! Эти гады взорвали "Палестайн Пост"!

Когда Лурье добежал до здания редакции, оно пылало. Раненые сотрудники, пошатываясь, спускались по дымящимся лестницам.

Улицу заполняло море битого стекла. Лурье кинулся в больницу, чтобы осведомиться о состоянии раненых.

— Тед, — спросила вечером жена, — ты позаботился о том, чтобы газета вышла завтра утром?

— Ты что, спятила? — сказал он.

— Твой долг — выпустить газету, — ответила она спокойно.

Лурье понял, что она права. Он тут же оборудовал в какой-то квартире поблизости временную редакцию. Через час ему удалось договориться с типографией. Двое репортеров прочесали полуразрушенное здание и нашли кое-какие матрицы и рукописи, а несколько знакомых девушек заново перепечатали еще не набранный, но подготовленный материал, который удалось спасти.

В шесть часов утра тираж свежего номера "Палестайн Пост", как всегда, продавался на улицах Иерусалима. Это был один-единственный жалкий листок, но на нем, отпечатанный обычным шрифтом, красовался заголовок "Палестайн Пост". Абдул Кадер Хусейни доказал, что он способен проникнуть в самое сердце еврейского Иерусалима, но заставить замолчать "Палестайн Пост" ему не удалось.

В этот час Шимшон Липшиц, одна из жертв Абдула Кадера Хусейни, лежал в больнице "Хадасса"; его глаза, просмотревшие столько наборных матриц, сейчас были закрыты повязкой. Человек, которого жена тщетно пыталась убедить не идти в тот день на работу, до конца своих дней оставался слепым на один глаз. Однако беда не сломила Шимшона Липшица.

Через несколько месяцев, приставив лупу к своему единственному глазу, он набирал номер газеты, сообщавший о рождении Еврейского государства.

Абдул Кадер Хусейни лично отправился в Каир, чтобы доложить о своих достижениях человеку, пославшему его в Палестину "сбрасывать евреев в море". Нападения на еврейский транспорт, следующий в Иерусалим, становились все более успешными. Взрыв здания "Палестайн Пост" доказал, что бойцы Абдула Кадера Хусейни способны нагнать страху на евреев.

Ободренный успехом, арабский военачальник заявил, что он готовит новый удар по еврейскому Иерусалиму — удар столь сокрушительный, что после этого евреям ничего другого не останется, как умолять о мире и передать город в руки арабов. Обрадовав муфтия и распрощавшись с женой, остававшейся в Каире, Абдул Кадер Хусейни отправился назад в Иерусалим.

Примерно в то же самое время другой человек — но не в Каире, а в Тель-Авиве — тоже прощался с женой и отправлялся в Иерусалим. Его звали Давид Шалтиэль. За сутки до того Давид Бен-Гурион поручил ему сменить Исраэля Амира и возглавить иерусалимский гарнизон Хаганы.

Давид Шалтиэль родился в Германии, в семье скромного торговца кожевенными товарами. Глава семьи, по происхождению сефард, был столь религиозен, что в субботу даже носового платка не носил в кармане. Мать пришивала его к рукаву, дабы платок мог считаться частью одежды. Давид рано взбунтовался против религиозного воспитания. В пятнадцатилетнем возрасте он в Судный день совершил страшное святотатство — съел кусок свинины. Затем он сел и стал ждать, накажет ли его Бог. Бог ничего не сделал, и Давид преисполнился презрения к религиозным предписаниям.

Вскоре его презрение распространилось и на буржуазное существование родителей. Давид оставил дом и эмигрировал в Палестину. Сначала он работал на табачной плантации, потом служил рассыльным в отеле. Устав от аскетической жизни палестинских "пионеров" и не обладая глубокими сионистскими убеждениями, он уехал в Италию, работал в текстильной фирме в Милане, потом попытал удачи за игорными столами в Монте-Карло и, проигравшись в пух и прах, в возрасте 23 лет завербовался во французский Иностранный легион. Дослужившись до чина старшего сержанта, Давид через пять лет ушел из Легиона и поселился в Париже, где стал агентом по сбыту нефтяной компании Шелл.

Преследования евреев нацистами заставили его по-иному взглянуть на сионизм. Он вернулся в Палестину и вступил в Хагану. Хагана послала его в Европу закупать оружие. В ноябре 1936 года в поезде в Аахен при попытке вывезти из Германии 100000 марок его арестовало гестапо. Давида пытали в двадцати четырех гестаповских застенках, и сохранить рассудок ему помогло то, что ночами он учил иврит по маленькому самоучителю, который прятал у себя в матрасе. В концентрационном лагере он помогал другим заключенным сохранять надежду. Освобожденный незадолго до начала Второй мировой войны, Давид вернулся в Палестину и вскоре стал одним из высших офицеров Хаганы, организатором ее контрразведки. В 1942 году он был назначен командиром Хаганы в Хайфе.

Невзирая на все, что ему пришлось пережить, Давид Шалтиэль, человек элегантный и утонченный, продолжал ценить радости жизни. В стране, где "гефилте фиш" и сушеные бобы считались деликатесами, он оставался убежденным эпикурейцем. Его друг говорил, что у Давида были две библии: Танах и путеводитель Мишлена по европейским ресторанам. Несмотря на свое высокое положение, Шалтиэль был "белой вороной" в Хагане. Долгие, утомительные переходы под солнцем Сахары и спартанские порядки в казармах Иностранного легиона сделали Шалтиэля педантом в вопросах дисциплины. Его идеалом были молодые выпускники Сен-Сира, сражавшиеся в отполированных до блеска ботинках и отутюженной форме. Эти небрежно одетые пальмаховцы, всегда готовые спорить с командиром по поводу любого приказа, раздражали его. Давид Шалтиэль был малоподходящей кандидатурой на пост командира иерусалимского гарнизона Хаганы. И его воинские концепции, и то, что будучи офицером контрразведки, он восстановил против себя весь Эцель, и отсутствие у него дружеских связей со старыми сионистами — все это делало его малопопулярной фигурой.

Однако был еще один момент, о котором Бен-Гурион совершенно не подумал: Шалтиэлю в жизни не доводилось командовать подразделением больше взвода.

Первую битву в Иерусалиме Давиду Шалтиэлю пришлось вести не с ополченцами Абдула Кадера, а с бюрократами из Еврейского агентства. Штаб его предшественника Исраэля Амира располагался в двух небольших комнатах в подвале Агентства, и командовал Амир своими людьми самым неформальным образом.

Шалтиэль требовал как минимум десять комнат. "В нынешние трудные времена, — писал ему служащий Еврейского агентства, — нельзя разрушать наши административные порядки. В отношении комнат ничего не может быть сделано без решения соответствующей комиссии". Тогда Шалтиэль попросту "реквизировал" нужное ему помещение. Затем он установил строгую субординацию среди своих подчиненных и определил функции каждого штабиста. Все приказы должны были записываться. Шалтиэль ввел военную форму с четкими знаками различия и настоял на том, чтобы офицеры и солдаты отдавали честь.