Иван Падерин - Ожоги сердца

— В парке он должен быть, — продолжала Ирина. — Вчера вечером его там люди видели.

— Чья это мелкая душа такую смуту наводит?

— Федор Федорович, не мелкая, разве можно так? Он в партию вступал с вашей рекомендацией…

— Постой, постой, Ирина… Объясни толком, что произошло?

— Сейчас, вон ребята идут…

Подошли четверо из девятой комнаты, затем двое из восьмой. Федор Федорович знал их всех. Разные по складу характера ребята, со своими плюсами и минусами, почти все еще не могут отрешиться от мальчишеских выходок — и свистят у подъездов, и окна у них ночью вместо дверей — но сейчас все задумчивы, будто именно в этот момент каждый повзрослел лет на десять.

— Слушаю вас…

И тут неожиданная весть потрясла его: Василий Ярцев исключен из партии. Случилось это вчера вечером на заседании парткома строительного управления.

За что? И почему строительного управления? Парень уже полгода числится в штате испытательного цеха завода. Партбилет он не успел получить в связи с отъездом на стажировку в Турин, но партвзносы ежемесячно переводил по почте. Может, это в вину поставили? Но ребята ничего не могли объяснить. Сбивчиво рассказывали, что пришел Василий после заседания парткома в общежитие как приговоренный, сказал, что его исключили из партии, и, хлопнув дверью, выскочил из комнаты. Всю ночь его не было, утром на работу не вышел…

Федор Федорович знал характер Василия Ярцева, но сейчас решил проверить свое мнение о нем по строгому счету:

— Хлюпикам не место в партии.

Парни обступили его тесным кольцом.

— Зря вы так, Федор Федорович.

— Несправедливость выводит честных людей из равновесия.

— Василий Ярцев не умеет защищаться, он скорее возьмет чужую вину на себя, лишь бы не подумали, что он боится ответственности.

Однако Федор Федорович не отступил перед такими доводами, внешне оставался непреклонным, даже упрекнул друзей Ярцева за ненужный переполох — глупость глупостью не исправляют, — а про себя порадовался: «Молодцы, не отвернулись от товарища в беде, значит, он тоже верный человек, и нет ошибки в том, что дал ему рекомендацию в партию. Ярцев парень рисковый, и это могло толкнуть его на отчаянный шаг. Не мыслит он своей жизни вне рядов партии. За него надо бороться в любом случае. Хорошо, друзья, вы ждали от меня разумной помощи. Она будет. Верю, если он еще не потерял себя, вы поможете ему справиться с растерянностью, а я помогу ему и вам разобраться в его деле так, как позволяет мне житейский опыт».

Во взгляде секретаря горкома появилась строгость. Она будто утяжелила его лицо после того, как Федор Федорович сказал:

— Парень мечется, и, если мы не разберемся в его деле, надломится он, потеряет веру…

— Не дадим, разберемся, — ответил секретарь горкома, и на лице застыла сосредоточенность. Крутой карниз бровей опустился ниже, синева глаз, напоминая отсвет свежей поковки, потемнела. Видать, горячим был у него минувший день.

Ощутив пронизывающую колкость этого взгляда на себе, Федор Федорович встал. Пора уходить, пусть секретарь горкома побудет наедине со своими думами. По всему видно, неприятно было ему выслушивать коменданта общежития, рассказывающего о переживаниях какого-то не очень уравновешенного парня, когда мысли заняты сложностями другого масштаба: вон какую махину отгрохали, подходит срок рапортовать правительству о пуске завода на полную мощность, а стыковка отдельных агрегатов, купленных на валюту, кое-где еще не ладится.

— Спасибо за внимание, — сказал Федор Федорович, протягивая руку.

— Пожалуйста, — ответил секретарь горкома и тут же спохватился: — Куда?

— Рабочий день кончился, пора по домам…

— Та-ак, та-ак… Всадил занозу в самый зрачок и ходу… Не узнаю бывшего политработника. Или уже забылось, по какому графику строится его день?

— Нет, не забылось, но мне предписаны в такой час прогулки, дышать чистым воздухом велено, — схитрил Федор Федорович, видя, что секретарь горкома тянется к телефону. Сейчас будет связываться с каким-то крупным начальником, и стоит ли оставаться тут ненужным свидетелем важных переговоров? Так и есть, говорит с генеральным директором автозавода, называет его по имени и отчеству, спрашивает сухо и требовательно:

— Что у вас случилось вчера вечером?

Тот, вероятно, ответил «ничего», и тогда последовал вопрос с упреком:

— Как ничего?.. А что было на заседании парткома?.. Прошу вместе с секретарем парткома ко мне… Да, да, сейчас…

Федор Федорович хотел было подсказать, что дело Василия Ярцева рассматривалось в парткоме управления строительства, а не в парткоме завода, однако пришлось промолчать, потому что сию же минуту состоялся такой же разговор с начальником управления строительства. И только потом секретарь горкома взглянул на Федора Федоровича:

— Ну, раз предписана прогулка, не смею задерживать. Через часок прошу снова заглянуть ко мне.

Дорожка вела мимо молодых кленов с пожелтевшей листвой и уже голых тополей. На ходу Федор Федорович зябко подергивал плечами. Знобит от волнения: нет в руках веских доказательств в защиту Ярцева, есть только еще не доказанная и потому уязвимая со всех сторон убежденность — сурово, слишком сурово расправились с ним…

В горком приехали генеральный директор и секретарь парткома, чуть позже — начальник управления строительства. Их машины с желтыми подфарниками замерли у подъезда, будто прислушивались — по какому поводу вызвали сюда начальников в такое время, о чем пойдет с ними разговор?

Прошел час. К подъезду подкатила еще одна «Волга». Из нее вышли двое: высокий, стройный Сергей Викторович Шатунов, заместитель секретаря парткома строительного управления, и член парткома инженер Олег Михайлович Жемчугов, еще сравнительно молодой, рано располневший человек. Вот они-то знают, за что исключили Ярцева из партии…

Федор Федорович вошел в приемную.

— Проходите, вас ждут, — приветливо встретила его секретарь.

В кабинете оказалось значительно больше людей, чем предполагал Федор Федорович: тут были многие сотрудники горкома. Секретарь горкома, окинув взглядом собравшихся, сказал что-то сидящему справа от него генеральному директору. Тот согласно кивнул головой: дескать, ты тут верховодишь, нас отмолотил, теперь берись за этих.

Секретарь горкома и генеральный директор знали друг друга не первый год. Говорили, что во время войны они работали вместе на заводе — один начальником цеха, другой учеником слесаря в том же цехе. Теперь бывший начальник цеха прислушивался к своему бывшему ученику, «слесаренку», который стал секретарем горкома.

Рядом с генеральным директором сидел начальник управления строительства. На его груди поблескивали значок депутата Верховного Совета и золотая медаль «Серп и Молот» — Герой Социалистического Труда. Секретарь горкома обменялся с ним взглядом и, помолчав, сказал: