Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

У каждого своя дорога к Храму. Его деда, священника Михаила Красноцветова, расстреляли в застенках НКВД в Т юмени в 1937‑м. Его отец был дьяконом в церкви на Алтае, где будущий протоиерей начинал сторожем и пономарем. За границей он служил в православных приходах, исповедуя на смертном одре русских эмигрантов. Сейчас отец Павел (Павел Красноцветов) – настоятель Казанского собора.

– Отец Павел, что, по-вашему, есть судьба человеческая? Согласны ли с тем, что «все, что должно случиться с тобой, записано в Книге жизни, и ветер вечности наугад перелистывает ее страницы»?

– Нет, я считаю, что судьбу никому заранее предопределить не дано. Господь создал человека и определил его круг развития, но как идти по начертанному Богом пути, человек выбирает сам. Судьба складывается из определения Божьего и нашей свободной воли. Господь не тащит нас по праведному пути насильно. Мы должны сами выбирать, что хорошо, что плохо.

В этой связи я хочу сказать о судьбе моего деда, Михаила Красноцветова. Она достаточно типична для тех лет, когда народ русский погряз в «бессмысленном и кровавом бунте» и Бог отвернулся от некогда святой Руси. Миллионы смертей обрушились на Россию. И были среди убиенных 300 тысяч священнослужителей…

Дед происходил из старинной династии священников. Его отец и отец его отца служили в калужских церквях. Но Михаил Красноцветов по окончании духовной семинарии поступил на юридический факультет Московского университета. Человек он был взглядов, как тогда считалось, передовых, схожих, может быть, с теми, каких придерживался когда-то тоже поповский сынок Николай Добролюбов. Дед принимал участие в студенческих волнениях, был арестован и содержался под стражей. Благодаря заступничеству высокопоставленного родственника был из-под стражи освобожден и даже получил возможность продолжать учиться в Университете, каковой и закончил в 1906 году.

После окончания Университета служил судьей в судебной камере на Таганке. Женился на Марии Николаевне Давыдовой, происходившей из старинного дворянского рода и имевшей консерваторское образование. Дворянская кровь текла и в жилах деда. Его мать – моя прабабушка – была из фамилии Радищевых. Автор «Путешествия из Петербурга в Москву» часть назначенной ему Екатериной ссылки отбывал в Калуге и пустил здесь в начале XIX века свои корни.

Спокойное течение московской жизни прервала революция. Дед лишился работы; продавали и меняли на продукты все, что было ценного в доме, но жить становилось все трудней и трудней. Существовала и постоянная угроза ареста: с «бывшими» тогда не церемонились. К тому же религиозно настроенную бабушку пугали царящие в Москве нравы. Ей казалось, что началось пришествие Антихриста: подумать только, люди под девизом «Долой стыд» разъезжали в трамваях голыми… Бабушка и уговорила деда переехать с детьми куда-нибудь подальше в Сибирь, где, как она считала, люди еще, быть может, живут по Божьим законам.

Так в 1920 году наша семья обосновалась в селе Аромашево Тюменского района Омской области. Но оказалось, что юридических услуг и музыкальной грамоты здесь никому не требовалось, и некоторое время спустя дед, с малых лет знавший церковную службу, был назначен священником в местную церковь.

– На что жили?

– Жили натуральным хозяйством, как все крестьяне вокруг. А церковь существовала на пожертвования. В Рождество ездили по селу со славой – «Христос воскрес!» – и тогда перепадало семье немного денег или продуктов.

Так и существовали десять с лишним лет. А в 1932 году, когда против церкви поднялась волна очередных большевистских репрессий, деда посадили в тюрьму. Бабушка поехала в Тюмень хлопотать за него, да и сама оказалась за решеткой на полгода. Мой отец в это время проходил службу в трудармии, и получилось так, что моя мама – а ей было тогда 20 лет – осталась одна с тремя детьми на руках. Из дома нас как «поповское отродье» выбросили на улицу, и мы бы замерзли, если бы не китаец Василий – крестник моего деда, – приютивший нас в теплом сарае.

Когда бабушку выпустили из тюрьмы, она забрала нас в Тюмень.

Дед вернулся в 1936‑м. А в июне 1937‑го его вновь арестовали. На этот раз, как говорится, «с концами»…

Спустя 63 года, уже будучи настоятелем Казанского собора, я побывал там, где закончилась жизнь священника Михаила Красноцветова. Здания, где он был расстрелян, уже нет. Не сохранилось и кладбище, где захоранивались уничтоженные в застенках НКВД люди. На месте кладбища в 50‑е годы был выстроен асфальтовый завод.

Вплотную к стене завода по инициативе одного из тюменских журналистов (его отец, как и мой дед, был расстрелян в те же октябрьские дни 37‑го) установлен своеобразный памятник, сложенный из взятых из подвала разрушенного здания НКВД 2640 кирпичей – по числу тех, кому «тройка» вынесла тогда смертный приговор. Надпись на памятнике гласит: «Никогда больше».

Помню о чувствах, которые охватили меня при взгляде на памятник. Прежде всего это чувство великой печали и скорби по невинно убиенным. И вместе с тем гнетущее понимание того, что кара Божья постигла Россию за великий грех вероотступничества, в котором была вина и нашей церковной иерархии, не сумевшей спасти, удержать паству от всеобщего ослепления.

– Но после смерти деда линия священнослужителей в Вашем роду на какое-то время прервалась?

– Да, прервалась. Но Богу было угодно вновь связать эту оборванную нить. Все началось с моего отца. У него было четыре класса гимназии. После трудармии он работал в Тюмени кочегаром, потом монтером. Закончил курсы рентгенотехников. В войну работал рентгенологом в Омском эвакогоспитале. В 1944‑м стал ходить в церковь. Вначале пел в хоре, а затем принял сан дьякона. Он, как и мой дед, с юных лет знал правила службы…

В 1946‑м – мне было тогда 14 лет – я уже помогал отцу в церкви. А когда мы оказались на Алтае в городке Алейске, я поступил сторожем и пономарем в Храм Божий, где отец служил дьяконом. Школу я бросил. У нас в семье было мал мала меньше семь человек детей, и один отец прокормить их не мог.

В 1949‑м приехал к нам проверять церковное хозяйство благочинный и, увидев наше житье «с плачем сотворяемое», предложил перебраться в Барнаул. Там я, приобретя липовую справку о работе сапожником (справки о работе в церкви не принимались во внимание), пошел в 6‑й класс школы рабочей молодежи. Потом уже в Кемерово в 18 лет закончил семилетку. А из Кемерово направился в Москву поступать в духовную семинарию.