Владлен Измозик - «Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века

Никогда Россия не нуждалась в хорошем русском повременном издании, выходящем за границею, как в настоящее время. Тысячи вопросов, миллионы случаев, происшествий, фактов остаются не комментированными, не разъясненными; публика ходит как в котелках: стучится лбом в одну стену – глухое молчание, в другую, в третью, в десятую – гробовая тишина!…

Как мало обращают у нас внимания на страшные голодания! Оставим в стороне губернии Черниговскую, Смоленскую, Псковскую, Архангельскую и т. д., где голод – явление хроническое, неизбежное, как судьба прекрасной Елены. Возьмем наши житницы. Полтавская губерния, как мне известно, голодала два года подряд; Херсонская голодает вот уже второй год; Самарская нынче вся перемрет от голода 1451. Черт возьми! Да неужели же все это голодание совершается по воле Божией! Только слепой не видит, что русскому народу стало тесно жить. <���…> нам нужно заняться колонизацией нашего отечества. Я подразумеваю тут громадную работу перераспределения на территории сообразно с производительностью земель. Мы имеем огромный запас государственных земель, не приносящих казне почти никакого дохода. Эти земли, будучи распределены между земледельцами, даже без всяких пособий со стороны казны на переселение, дали бы крестьянству возможность стать на ноги и, в самое короткое время, возвысили бы доходы Государства. Что же, спрашивается, делает с этими землями Правительство? Оно продолжает селить на них иностранных колонистов, или же, – что еще лучше, – раздает их Генералам в виде награды. Конечно, всегда существовали и будут существовать глупые и близорукие Правительства, но такого как у нас, в настоящее время, – трудно отыскать в истории. Эпоха наша – эпоха борьбы народов. Мы не можем ручаться, что через год, два, нам не придется отстаивать нашу родину с оружием в руках. Политика реальных успехов – таков девиз нынешних дипломатов. Что же сделали у нас в этом отношении? Вялые реформы воинской повинности; печальные результаты рассмотрения вопроса о ходе застывшей податной реформы; страшный цензурный гнет над печатным словом, произвол и насилия жандармерии; узкое, тенденциозное направление всех вопросов по народному просвещению; страх перед новыми идеями; трусливые попытки задавить ход прогресса и, в конце концов, положительное разорение податной силы! Где же, спрашивается, тот источник успеха, в котором должна черпать силу политика Правительства? Горе нам, горе! Будем побиты мы и наша родина, наш бедный народ отдает свою последнюю копейку, свою кровь и будет нести бесславие позорного поражения!! 1452

Рука императора вновь начертала фразу: «Кто эти личности?» 31 октября, видимо, граф П.А. Шувалов на первой странице копии письма надписал: «Прошу составить записку для всепод. [даннейшего] доклада. Иванов – видимо уволенный офицер пограничной стражи; Шебанов тоже известен». Как тут же отмечено, записка была представлена 2 ноября 1453. Любопытно, что ее составители вовсе не стремились подчеркнуть политическую опасность автора и получателя дерзких писем. О Шебанове снова говорилось: «Отзывы о нем хорошие», а об Иванове – что он «вспыльчивого и заносчивого характера, но в обществе своих убеждений не высказывает». 17 ноября с запиской ознакомился Александр II и там, где речь шла об Иванове, надписал: «Так я и думал». Других распоряжений не последовало 1454.

Уже через пару недель было вновь перлюстрировано письмо Иванова из Одессы тому же Шебанову от 27 ноября. Теперь Николай Артемьевич выражался еще более резко:

Случайности, которым стала подвергаться, с некоторых пор наша переписка, я отношу к любопытству чиновников, прикомандированных к Почтовому Ведомству для «перлюстрации» частной корреспонденции. Я нисколько не сомневаюсь, что у нас на почте вскрывают письма. Мне называли здесь по фамилии одного Действительного Статского Советника, который занимается этим мерзопакостным ремеслом в Одесской Почтовой Конторе 1455. Правительство наше, или, лучше сказать, та воровская шайка, которая захватила власть в свои руки, способно на все гадкое. Предполагать, что эти изверги остановятся пред тайною частного письма, это все равно, что допускать в голодном волке гуманные чувства при виде младенца в колыбели.

Болотова осудили к ссылке на 3 года в Сибирь на поселение; но процесс этот еще не кончен. Участие бывшего Полицмейстера Антонова во всех мошенничествах доказано многочисленными фактами и, по‐настоящему, он должен быть предан суду. <���…> У нас поговаривают, что юристы наши употребляют все усилия, чтобы посадить Антонова на скамью обвиняемых, но едва ли это сбудется. Антонов оказался настолько крупным негодяем, что он сильно может рассчитывать на Губернаторское место. Год, два опалы, и мы, наверное, опять увидим Антонова на службе. Это тем вероятнее, что награбленное состояние даст ему возможность широко пожить в Питере, что, вообще, имеет огромное значение для карьеры 1456.

Фраза о «воровской шайке, которая захватила власть», была подчеркнута и сбоку поставлены три восклицательных знака. На первой странице – резолюция Александра II: «Опять от известного нам Иванова. Придется выслать его куда‐нибудь подальше» 1457. Но решительный замах закончился ничем. Была подготовлена очередная справка, доложенная государю 6 декабря 1873 года.

Более перлюстрированных писем Н.А. Иванова в архивном деле не имеется. Причины этого неизвестны. Но почти через два года, 2 сентября 1875‐го, помощник начальника Курского ГЖУ капитан Иванов подал проезжавшему через город шефу жандармов А.Л. Потапову записку с просьбой о снятии надзора с его родного брата – Н.А. Иванова. В это время Николай Артемьевич занимал в Одессе должность бухгалтера в главной конторе Русского общества пароходства и торговли и Одесской железной дороги. 11 ноября был направлен запрос начальнику Одесского ГЖУ с просьбой собрать сведения «о поведении и образе мыслей Иванова». Все тот же Кноп, уже полковник, 3 декабря сообщал управляющему III Отделением А.Ф. Шульцу, что Иванов получает около 2 тыс. руб. в год, «считается человеком дельным, усердным, работящим, но характера нелюдимого, ни с кем не сближается; свободное от службы время проводит дома, один». Что же касается его взглядов, то «направления он либерального, но ни в каких сношениях с лицами неблагонадежными он замечаем не был… и нет никаких указаний на то, чтобы он в своих взглядах имел что‐либо общее с пропагандистами». Письменные высказывания поднадзорного полковник склонен был объяснять тем, что «угрюмость его характера и нелюдимость заставляют его видеть все в черном цвете» 1458.

К сожалению, я не знаю, каково было окончательное решение. Вполне возможно, что, учитывая всю сумму фактов (службу отца и брата, отзыв начальника Одесского ГЖУ), надзор с Н.А. Иванова сняли. Гораздо важнее другое. Во-первых, если в отношении Жуковского последовал немедленный приказ об аресте, то четыре несравнимо более вызывающих письма Иванова практически остались для него и его адресата без сколько‐нибудь существенных последствий. Чем это можно объяснить? Немаловажно, видимо, то, что Жуковского легко было обвинить в недопустимых высказываниях, так как сделаны они были в официальных письмах (о письме же В.С. Курочкину можно было и умолчать). А все проклятия Иванова в адрес власти стали известны в результате использования перлюстрации, существование которой считалось государственной тайной и ссылка на которую в ходе следствия была невозможна.