Игорь Дмитриев - Упрямый Галилей

В целом же заключение экспертов оказалось более жестким, чем теологическая оценка, данная теории Коперника кардиналом Беллармино в апреле 1615 года, хотя критерии консультантов и кардинала совпадали: геоцентризм Священного Писания – это предмет веры, следовательно, гелиоцентризм должен рассматриваться как ересь. Но консультанты, в отличие от кардинала, полагали, что гелиоцентрическое учение в принципе недоказуемо, причем именно потому, что оно противоречит вере. Таким образом, вывод о неподвижности Земли в центре мира вытекает не из буквально понятого текста Писания, но из теологических рассуждений.

Экспертное заключение играло роль важного, но вспомогательного документа (своего рода совета или рекомендации). Окончательное же решение, так сказать, оргвыводы, должны были вынести кардиналы инквизиции и/или сам Святейший. Однако не следует забывать, что в сложившейся ситуации они должны были вынести вполне определенное решение: отдать Галилея под суд, поскольку он придерживался по крайней мере одного положения, признанного «отцами-теологами» формально еретическим. И тем не менее этого не случилось… Вот как развивались события.

В четверг 25 февраля 1616 года состоялось обычное еженедельное собрание кардиналов инквизиции de feria quinta . Как сказано в протоколе,

его высокопреосвященство кардинал Миллини уведомил [присутствующих], что Святейший Отец, ознакомившись с результатами цензуры отцов-теологов относительно утверждений математика Галилея о том, что Солнце является центром мироздания и неподвижно, а Земля движется и к тому же совершает суточное обращение, повелел его высокопреосвященству кардиналу Беллармино вызвать Галилея и предупредить последнего о необходимости отказаться от подобных утверждений, а в случае неповиновения комиссар Инквизиции в присутствии нотариуса и свидетелей должен отдать ему приказ воздержаться от преподавания и распространения этого учения, а также от его разъяснения; в случае же отказа он будет подвергнут тюремному заключению 438.

Приведенный документ фиксирует три уровня церковного контроля над знанием, каждый из которых отражен в каноническом праве 439:

– monitum , то есть предостережение или замечание (« Sanctissimus ordinavit… eumque moneat …»);

– praeceptum , то есть предписание, приказ (« faciat illi praeceptum »);

– carcere , то есть тюремное заключение (« si vero non acquieverit, carceretur »).

Эти три меры воздействия коррелируют с трояким отношением к теории Коперника. Эта теория прежде всего должна быть оставлена, то есть коперниканство не следует поддерживать ( tenere ), поскольку оно не доказано так, как того требовали правила аристотеле-томистской логики, что должно было быть доведено до сведения Галилея через официальную процедуру monitum (предостережения). В свою очередь, сказанное ex silentio означало, что хотя коперниканское учение и лишалось церковной поддержки, но его тем не менее можно было защищать ( defendere ) и преподавать ( docere ) как некое мнение.

Действительно, томизм четко разграничивал мнения истинные и вероятные (или возможные). Предписание оставить коперниканскую теорию, не содержавшее явного запрета на ее преподавание, защиту и/или обсуждение, вообще говоря, допускало, в контексте упомянутой эпистемологической дистинкции, использование гелиоцентрических воззрений в диспутах для оттачивания полемического мастерства студентов, ибо modus disputandi предусматривал обсуждение и условную защиту даже заведомо абсурдных идей 440. Чтобы воспрепятствовать такому толкованию позиций церкви и устранить возможные лазейки для распространения гелиоцентризма, было упомянуто о втором, более жестком уровне контроля – praeceptum , осуществлять который должен был уже не Беллармино, но комиссар инквизиции, да еще в присутствии нотариуса и свидетелей. На этом уровне контроля речь шла уже не только о запрещении поддерживать учение Коперника, но также о запрете на его защиту, преподавание и даже толкование и разъяснение. Что касается третьего уровня контроля, то он, по-видимому, не требует специальных пояснений, особенно для отечественного читателя.

На первый взгляд решение Святейшего поразительно нелогично. Действительно, чего, собственно, хотели Павел V и курия? Что их больше всего волновало? Судя по всему, в конфессионально расколотой посттридентской Европе католический истеблишмент более всего должен был опасаться – и опасался! – всевозможных ересей, откуда бы они ни исходили. Коперниканские космологические идеи – а именно они стали предметом богословской экспертизы в инквизиции – были признаны еретическими или по крайней мере «ошибочными в вере», и их распространение следовало пресечь. Для этого нужно было внести соответствующие сочинения в Index librorum prohibitorum (что и было сделано в начале марта 1616 года) и тем самым заставить замолчать защитников новой космологии, среди которых наиболее активным и талантливым был, бесспорно, Галилей. Причем «нейтрализовать» его и его единомышленников надо было так, чтобы они не только «оставили» гелиоцентрические взгляды – это-то они запросто могли пообещать, – но и не смогли бы их ни преподавать, ни публично защищать, ни даже использовать затем в качестве modus disputandi в полемическом задоре, поскольку само по себе внесение того или иного прокоперниканского сочинения в Index еще не означало запрет на условную защиту коперниканства и на упоминание о нем (как о ложной и теологически ошибочной доктрине) в процессе обучения. И все это нашло отражение в решении Святейшего от 25 февраля 1616 года. Но… как-то странно.

Папский поэтапный сценарий уламывания Галилея на первый взгляд демонстративно алогичен, поскольку судьба коперниканской теории (точнее, возможность ее социализации) ставилась в прямую зависимость от поведения Галилея в гостях у кардинала Беллармино. Если он (Галилей) соглашается с увещанием, то ему дозволялось если не defendere , то по крайней мере docere и tractare учение Коперника, пусть даже с приемлемыми для матери католической церкви оговорками, а ежели Filosofo e Matematico Primario del Granduca di Toscana проявит непонимание дружеских намерений его высокопреосвященства, то коперниканство предполагалось полностью изъять из сферы публичного интеллектуального обращения, и такой интердикт касался бы уже не одного лишь Галилея, но и всех его единомышленников-«пифагорейцев».

Казалось бы, любой нормальный (даже просто вменяемый) католик должен был понять дело так: если святая церковь намерена последовательно и жестко бороться с ересями и «ошибками в вере», – а это ее прямая обязанность! – то теории и соответствующие сочинения, признанные еретическими и/или «ошибочными в вере», должны быть запрещены либо полностью, либо donec corrigatur . Вместо этого Павлом V принимается какое-то двусмысленное решение. Почему?