Игорь Дмитриев - Упрямый Галилей

В полном соответствии с канонами жанра Галилей начинает свою поэму с сократовского вопроса: «что есть величайшее добро ( sommo bene )?» Традиционный христианский ответ сводился (и сводится) к тому, что summum bonum – это Бог. Berneschi в своих capitoli обыгрывали эту тему, естественно, по-своему. Скажем, Мауро в «Capitolo in lode di Priapo» связывает высшее благо с locus amoenus (восхитительным местом) у мужчин, и его главный герой ( Priapo ) гарантирует дамам, что «для каждой из вас, кто приблизится ко мне, путь к высшему благу ( la via del sommo bene ) станет более широким» 65. А Варки связывал sommo bene с вареными яйцами 66.

Не отставал от них и Галилей. Он начал свою поэму с жалобы на то, что философы так и не решили, где и как надлежит искать добро и благо. Причина, по его мнению, заключается в том, что не там ищут (« Perchè non è dove lo van cercando ») 67. Поскольку путей исследования и поиска великое множество, пизанский профессор предложил познавать добро и благо через изучение их противоположности, то есть зла (« Lo stil dell’invenzione è molto vario ; // Ma per trovar il bene io ho provato // Che bisogna proceder pel contrario : // Cerca del male, e l’hai bell’e trovato »), ведь добро и зло похожи друг на друга, как цыплята на рынке (« Però che ‘l sommo bene e ‘l sommo male // S’appaion com’i polli di mercato »). К примеру, если кто хочет узнать, что такое пост, пусть сначала выяснит, что такое масленица (« Chi vuol saper che cosa è l’astinenza ; // Trovi prima che cosa è ‘l carnovale »). И далее Галилей обращается к вопросу, что есть «непревзойденное зло», то есть величайшее зло мира, которое служит источником всех других зол (« Io piglio un male a null’altro secondo , // Un mal che sia cagion de gli altri mali , // Il maggior mal che si trovi nel mondo ») 68. Это вселенское зло, утверждает Галилей, именуется <���…> одеждой ( vestiti ) и, соответственно, «высшее благо – ходить обнаженными ( che ‘l sommo ben sarebbe andare ignudo )» 69, подобно животным. Тем самым Галилей противопоставляет ложь одежды и истину тела. (Следующие три абзаца блюстителями нравственности, не достигшими 60-летнего возраста, могут быть опущены.)

Давайте, предлагает пизанский профессор, рассмотрим вопрос об одежде «согласно чувству и разуму», для чего обратимся «к древним счастливым временам, лишенным всякого обмана и заблуждений ( Volgiti a quel felice tempo antico , // Privo d’ogni malizia e d’ogni inganno )», когда все, и стар и млад, ходили без одежд и все, что было в людях доброго и прекрасного, было видно со всех сторон (« Ma quant’era in altrui di buono o bello // Stava scoperto da tutte le bande »). Не было необходимости напрягать ум и по тем или иным признакам ( da qualche contrassegno ) догадываться, как в действительности устроены и выглядят вещи, ибо все было явлено, «все продавалось по своей цене ( E si vendeva a peso e a misura )». Скажем, молодой жене не приходилось жаловаться родителям, что ее супруг, как это выяснилось уже после свадьбы, «слишком скудно экипирован ( troppo mal fornito )» 70. А в другом случае молодой человек, богато одаренный природой, связывал себя с женщиной со «столь малым входным отверстием ( sì poca entrata )», что ему там «негде было разместить свой инвентарь ( Che non v’è da ripor la masserizia )», и поэтому его супруга оставалась безутешной ( sconsolata ). В древние же времена все соответствия между разными полами (« La proporzion tra l’uno e l’altro sesso ») можно было видеть непосредственно и заранее, да и французской болезни можно было не опасаться, ибо в обществе людей, не носящих одежд, все ее признаки были зримы (« era palese »). А нынче?! С виду девушка может казаться вполне приличной, а как начнешь ее изучать « sotto panno » (под одеждой), так выясняется, что она « come’l vaso di Pandora » 71. И все потому, что одежда – это орудие обмана, она такое же изобретение дьявола, как артиллерия (« Son tutte quante invenzion del Nimico ; // Come fu quella dell’artiglierie ») 72.

А если говорить о тоге, то это один из худших видов одежды. Как можно, нося тогу, вести нормальную жизнь? В ней, возмущается Галилей, «я не могу заниматься своими делами ( io non posso fare i fatti mia )» 73. «Ну как бы я ходил (в тоге) к девицам ( Come sarebbe andar alla fanciulla )»! «Мне придется оставаться за дверью, тогда как кто-то другой будет развлекаться в доме ( Ma mi tocca a restar fuor della porta , // Mentre ch’un altro in casa si trastulla )». Действительно, обидно!

«Говорят, – не унимается Галилей, – что если ученейший доктор наведывается в бордель – это его серьезная ошибка, ибо значительность тоги такого не допускает». Но эта странная ситуация (невозможность завалиться в бордель в академической одежде) толкает человека к другому греху ( peccataccio ), заставляя его «часто употреблять свои руки ( bene spesso adoperar le mane )» 74.

И, наконец, еще одно существенное неудобство тоги, так сказать, латринного свойства: «когда доктор выходит на улицу, даже если просто по нужде, заметьте, что тогда с ним происходит – и идет-то он как-то крадучесь, из стыда ползет вдоль стен или продирается в других подобных местах для важных персон, и кажется, будто он бежит прочь от неприятностей» 75.

Конечно, если Господу Богу угодно, Галилей согласен носить одежду (« Però se vuol così Domenedio, // <���…> // Io son contento andar vestito anch’io »), но предупреждает: не следует думать, будто он на стороне желающих облачаться в тогу, как какой-нибудь фарисей, доктор прав или раввин. Нет, восклицает тосканский ученый, «я вовсе не еврей, хотя, если судить по моей и моих предков фамилии, может показаться, будто я произошел от какого-то иудея ( Non lo pensar; ch’io non son mica Ebreo, // Se bene e’ pare al nome e al casato // Ch’io sia disceso da qualche Giudeo )» 76. Д. Хейлброн по поводу этого фрагмента заявил: « No doubt it is anti-Semitic » 77. Возможно, с той оговоркой, что к обычному для того (и не только того) времени антисемитизму часто примешивалась неприязнь к иудаизму.

Таким образом, длинная одежда, будь то академическая тога или облачение раввина или католического священника, служила для Галилея символом обмана, маски, скрываюшей либо неприглядную суть 78, либо истинные прелести под оболочкой общественного положения.

Осенью 1592 года Галилей покинул Пизу, чтобы занять кафедру математики в Падуанском университете. Он был совершенно согласен с мнением своего коллеги, профессора медицины Пизанского университета Джироламо Меркуриале, который убеждал тосканца: « Studio di Padova – более подходящее место для вашего ума» 79. (Впрочем, не следует забывать об одной немаловажной детали: Падуя была цитаделью перипатетизма, как выразился Ренан, она была «латинским кварталом Венеции ( Padoue n’ était que le quartier latin de Venise )» 80.)

Высокая самооценка Галилея была отчасти инициирована теми его современниками из числа итальянских интеллектуалов, которые, не жалея превосходных степеней, славили как его научные, так и риторические способности и достижения. Телескопические открытия Галилео сравнивали с географическими открытиями Х. Колумба, а самого тосканского математика – с генуэзским путешественником. «Господь повел вас, – писал Галилею маркиз Джованни Баттиста Мансо, поэт, писатель и меценат, друг и биограф Торквато Тассо, – подобно новому Колумбу ( quasi novello Colombo ), путями, коими человеческий ум ранее никогда не шел» 81. Это сравнение Галилея с Колумбом стало в Италии весьма популярным. К примеру, неаполитанский поэт Джамбаиста Марино не забыл упомянуть об открытиях Галилея в своей поэме «Адонис» (« Adone »). Главный герой этой поэмы добирается до звезд и созерцает оттуда Землю и Луну, ее невидимую земному наблюдателю сторону (тема не новая, она встречается, скажем, у Цицерона и Данте 82, но Марино, который широко заимствовал эпитеты, сюжеты и образы у своих предшественников, от Петрарки до Тассо, это не смущало). Спутник Адониса говорит ему, что можно было бы приблизить самые далекие пространства Вселенной, если воспользоваться «небольшой трубой с двумя линзами ( per un picciol cannone e duo cristalli )» ( Canto 10; 42 aottava ), изобретением Галилея, которого поэт называет «вторым Тифием, но не моря, а небес ( tu del ciel, non del mar Tifi second )» 83. Галилео с помощью своего telescopio «без всякого риска ( senza alcun rischio )» рассматривает все, что движется, и все, что неподвижно. И в дальнейшем он «откроет новые истины и новые предметы ( scoprirai nove luci e nove cose )» ( Canto 10, 45ª ottava ) 84.