Леонид Юзефович - Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923

Ее гарнизон состоял, главным образом, из офицеров. Многие отстреливались до конца и лишь в безнадежном положении поднимали винтовку прикладом вверх. Это означало готовность сдаться. Попытки расправиться с ними пресекались, зато прямо на месте прикончили тех красноармейцев, кто попал в плен, вступил в Сибирскую дружину и не успел вовремя сорвать с шапки бело-зеленую ленточку. Ожесточение боя выместили на несчастных «предателях». Других обнаруженных в Амге красноармейцев, включая лежавших в больнице, сотрудники ГПУ арестовали для разбирательства. Трудно представить, чтобы Пепеляев поступил так со своими освобожденными из плена бойцами.

Почти всех сдавшихся якутов распустили по домам, а захваченных офицеров тоже передали в распоряжение ГПУ. Байкалов, находя это естественным, объясняет причины: они «были сознательные враги, потребовавшие от нас больших жертв», и «предательски стреляли в спину и из-за угла», хотя в уличном бою трудно было ожидать от них чего-то иного.

Зато «начполитотдел» дружины Соболев сумел добиться особого к себе отношения. Недавно, по примеру Троцкого, он предлагал создать «заградительные отряды» и пулеметами гнать в атаку не проявляющих должной отваги якутов, а сейчас вызвался отправиться парламентером к Пепеляеву, чтобы склонить его к капитуляции. После этого Соболев перешел на привилегированное положение, которое считал для себя естественным.

Грачев, его помощник, находился с Вишневским в Сасыл-Сысы, а Куликовский, как сообщили местные жители, последнее время жил в Амге. Ближайший сподвижник Пепеляева, собиравшийся возглавить гражданскую власть в Якутии, в качестве трофея мог бы достойно увенчать собой амгинский триумф; начались поиски. Явились к нему на квартиру, но ни там, ни среди пленных его не нашли. Уполномоченный ГПУ Мизин был этим страшно раздосадован. Разговаривая с Байкаловым, он в сердцах называл Куликовского «слепой сукой», поскольку тот страдал сильной близорукостью, и терялся в догадках, куда он мог деться.

Андерс со штабом в конце боя бежал на подводах. С ним было человек десять – пятнадцать, еще две группы пепеляевцев скрылись в лесу, а вечером вышли на дорогу к Сасыл-Сысы. Последним очагом сопротивления стала больница с более чем сотней раненых. Те, что могли ходить, вместе с отступившими из окопов и укрывшимися там офицерами забаррикадировали двери и стреляли из окон, пока не подоспел Жарных.

Он и чоновец по фамилии Гоголь, слесарь электростанции в Якутске, встали под окном с поднятыми гранатами, угрожая забросить их внутрь, если стрельба не прекратится и засевшие в больнице не выйдут с поднятыми руками на улицу. В ответ офицеры Игнатенко и Жданов через окно, почти в упор, выстрелили в них из револьверов. Жарных и Гоголь были убиты наповал.

Когда Байкалов нашел брата, тот уже закоченел, при поцелуе губы ощутили «закованный морозом лоб». Рядом валялась «граната Мильса» с невыдернутым кольцом. Наган и поясной ремень кто-то успел украсть.

Привели доктора. Вдвоем расстегнули на мертвом шинель и фуфайку, задрали рубашку. Входное отверстие от пули находилось на левой стороне груди, на высоте соска.

«Аорта, долго мучаться не пришлось», – сказал доктор.

«Я целую маленькую окровавленную дырочку, – с неподдельным чувством пишет Байкалов. – Что-то спирает в груди, к горлу подступают спазмы».

И тут же в своем обычном духе: «Но ничего. Братьев у меня – миллионы!»

В тот же день он договорился с уполномоченным ГПУ, что месть за брата и погибшего с ним Гоголя возьмет на себя. Имена убийц были установлены. Пока их допрашивали, Байкалов, чтобы снять напряжение, выпил полстакана своей фирменной «кофейной спиртной настойки», которой угощал гонцов Строда, немного поспал после двух бессонных ночей, а вечером вывел Игнатенко и Жданова в поле и застрелил из маузера.

Об этом кратко упоминается в его не опубликованных при жизни воспоминаниях, но не в самом тексте, а в подстраничной сноске. Похоже, информация казалась ему необязательной, а ее пригодность для печати – небесспорной.

В мемуарах Байкалов приписывает Пепеляеву совершенно фантастический замысел: будто бы после взятия Якутска, зная, что путь к нему с юга возможен только по Лене, Пепеляев собирался отделить Якутию от красной Сибири, для чего планировалось воздвигнуть на ленских островах форты с артиллерией и пустить по реке канонерские лодки, чтобы топить идущие из Иркутска пароходы с красноармейцами. Якобы эти канонерки должны были поставить Пепеляеву японцы, хотя не понятно, каким образом через тайгу, болота и хребты Джугджура удалось бы перетащить их из Охотского моря в бассейн Лены. Эта фантасмагория, рожденная воображением старого и больного, но не забывшего былые обиды Байкалова, преследовала единственную цель – показать, насколько судьбоносной для Якутии стала его победа под Амгой.

Прошли сутки после взятия Амги, но в отряде Строда об этом не знали. Утром 3 марта велась не слишком интенсивная перестрелка, ближе к вечеру пепеляевцы выпустили очередь из пулемета, бросили несколько шомпольных гранат, затем все стихло. Подождав, осажденные сами открыли огонь. В ответ – тишина. Пока обсуждали, что бы это могло значить, из леса вышли два человека. «Не стреляйте! – кричали они. – Мы перебежчики».

Выяснилось, что эти двое – семипалатинские казаки, хорунжие Михайлов и Ровнягин из «ангелов Цевловского», то есть офицеры его безлошадного «конного дивизиона». Они рассказали о боях с Курашовым, о взятии Амги, о том, что ни Пепеляева, ни Вишневского с Артемьевым здесь нет, осада закончена, все ушли.

Им не поверили, заподозрив ловушку, но с наступлением темноты все-таки выслали разведчиков. Вернувшись, те доложили, что «окопы» белых пусты, в лесу и в остальных юртах – никого.

«Все же не верится… Чересчур большая радость, – описывает Строд свою реакцию. – Она распирает грудь, захватывает дыхание. От нее трясутся руки, дрожит голос».

Слова – самые расхожие, но когда сильные чувства пережиты вместе с множеством других людей, лишь банальности могут выразить их сколько-нибудь верно.

Осажденные еле держались на ногах, и один из перебежчиков, Михайлов, вызвался сейчас же отправиться в Амгу с письмом от Строда. Тот сразу его написал, в качестве адресата указав «первого встречного красного командира». Содержание – новости о Курашове и Пепеляеве, просьба прислать лекарства, хлеб и табак. В скобках, как запомнилось Байкалову, было добавлено: «Лучше табак, чем хлеб!»

Имелась и еще одна просьба. В своей книге Строд целомудренно ее опустил, а Байкалов, не без оснований обвинявший его в пристрастии к алкоголю, не преминул процитировать: «По случаю радости и счастья хоть немного спирта!»