Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

Диковинный старик.

(Штат Тамил-Наду. Прибрежный храм был смыт в 2004 году, впоследствии восстановлен.)

Махабалипурам начался для нас в половине одиннадцатого, когда мы вышли из такси.

Комната отыскалась подле океана (сейчас, вечером, пишу я под грохот его волн). 400 рублей – мягкая цена для такого положения и чистых простыней.

Небо залито серостью; невидимое в нём солнце слепит. Океан бесцветен, лишь слабой зеленью подёрнут.

Домики по улочкам стоят маленькие, пёстрые. Пахнет сырой рыбой; запах этот ветром разбавлен и потому приятен. Рыбаки сидят на пороге – сети правят. По берегу песчаному лодки лежат. Дома некоторые до того близко выставлены к океану, что лестница их куцей стала от подмытых нижних ступеней. Улицы – бетонные; перед дверью каждой мелом составлены знаки защитные. Под изгородью отдыхают коровы белые с рогами большими, а по головам их вороны стучат – выклёвывают себе что-то с коровьих ушей, век, рогов. Коровы не противятся, даже помогают – лучшим положением голову укладывают. Только жмурятся, глаза от клювов охраняя.

Махабалипураму в центре древность каменная устроена – парк широкий из валунов громадных (иные в землю упрятаны, другие лежат в свободе и, кажется, при настойчивых толчках скатиться могут прочь). В скалах храмы тысячелетние выдолблены; по кайме барельефы высечены многолюдные. Проспекты естественные – на поверхности высоких глыб, и гулять здесь можно весь день: лазать, карабкаться, ползти – чтобы возвышение каждое оседлать, в капища все попасть, статуи всякие потрогать.

Смешение религий, династий; и многим строениям век указан седьмой, но ветхости за ними не чувствуется – оформлены они гладко, свежо, подобно Ганешам и Шивам на рынке (в трёхстах метрах отсюда). Даже тропа, некогда для туристов уложенная, видится по раздраенности своей древнее всех храмов.

На площадках, спусках гладких (в века далёкие океаном излизанных) козы шагают и взглядом глупейшими натурами себя показывают. Одни блеют, прыгают, другие ложатся возле пещерок-святилищ, возле человеком выдолбленных бассейнов, вид обретают отрешённости полной.

С верхних глыб (ещё лучше – с маяка) виден Махабалипурам весь, в подробностях. Дома, дороги, пляж, пруд, лотосами заросший, за ним – храм белый; речки, каналы; деревья, в перелески собранные. По одну сторону пейзаж прерван холмами, по другую – океаном. И стрекозы тут летают всюду – в плотности такой, что, руками махнув, ударить можно ненароком сразу три или четыре стрекозы.

Музыка от дороги слышится громкая. Песням этим (должно быть, о любви придуманным) вторят молодые девушки и парни, спрятавшиеся по кустам, пещеркам и даже под глыбами наклонными. Вынужден записать неожиданность индийской романтики. К одной из парочек я спустился ненароком – в поисках краткого пути к очередному святилищу. Жались индийцы друг к другу, улыбались, были приятны в лице, одежде. Разговор их нежным звучал, но сопровождением ему были звуки, потребные лишь в туалете… Не вредили они романтике. К этому упомяну, что в пещерах древних пахнет отнюдь не камнем.

В прогулке мы окончательно признали Индию. Прохожие просили Олю о совместных фотографиях. Появились навязчиво-приветливые люди, дружбу с нами организовать старавшиеся, чтобы затем предложить в продажу сувениры, календарики, ручки. Наконец, отыскался нам преследователь. Индиец в костюме коричневом, с бинди, тимлаком красным. Задумал он ходить нам вслед, поглядывать к нам от поворотов, деревьев. Как и прежде, наивность в этом была особенная – неужто думал он, что незаметен? Так или иначе, часом позже чудак пропал – не объяснив своего интереса.

В каменных нишах на ковре сидели предсказатели судьбы. Будущее они узнавали от попугая (содержали его в клетке). Попугай этот, едва клетка открывалась, выпрыгивал на ковёр; переваливаясь с боку на бок, шёл к коробке – в неё были тесно уложены распушенные по краям карты. Одну из карт он по воле непредсказуемой выдёргивал, бросал хозяину и тем предрекал судьбу клиента. Хозяин толковал выпавшие знаки, а попугай возвращался в клетку – за вознаграждением (кусочком чего-то серого, твёрдого, но, кажется, вполне съедобного).

«Здравствуйте! Первый раз в Индии? Вам здесь нравится? Хорошее место… Я сам студент, – мужчина лет пятидесяти; одет гладко, но дёшево, ветхо. – Здесь можно многое рассказать об истории. Вот мяч Шивы! Посмотрите, какой…» «Нам не нужен гид». – «Что вы! Я же говорю, что… студент, учусь». – «Мы вам не дадим денег». – «Зачем вы так? Разве я похож на попрошайку? Я только хочу поговорить с вами. Ведь вам наверняка любопытно было бы узнать историю этого места… Впервые в Индии, да? Какие красивые храмы. А вот посмотрите на сувениры – я их сам делаю». Достаёт из-за пазухи коробку, открывает; мы не смотрим. Следует за нами, говорит что-то. Наконец я останавливаюсь. Пальцем указываю в сторону и говорю: «Иди». На этом всё заканчивается. Единственный способ отвязать от себя торгаша.

К вечеру спустились мы до берега, где храм – скромный, коровами каменными обставленный. Была тут древность подлинная. Скульптуры на стенах измыты океаном до неузнаваемости. Был храм никудышно мал в сравнении с известными храмами Индии, но оказался одним из наиболее знатных, потому как сочтён тут наидревнейшим среди каменных храмов. Представить можно, как Шива, гигант гористый, забавлялся на берегу, песком играя; подобно ребёнку, замки песочные поднимающему, поднял он святилище это – чу́дное и назначенное океаном к разрушению.

Сегодня учинил я две глупости. Первой футболка была, купленная на Цейлоне, – от сборной команды шри-ланкийской по крикету. Не предугадал я соперничество её твёрдое с командой индийской; весь день в кварталах разных разговоры о себе слышал, насмешки. Хуже было вечером на пляже, когда вражескими цветами заинтересовались индийцы молодые – шестеро, в подпитии очевидном, с глазами красными. Долго они шли за нами, разговоры предлагали, смеялись. Страха от близости этих худых, болезненных ребят не было, но, помня Агру, я не давал им приблизиться к Оле – вёл её перед собой.

Пляж в Махабалипураме – широкий, далёкий, песком серым укрытый. В туманности предсумеречной, при замусоренности, при облезлых каруселях, палатках торговых, в близости от порта (из тумана, вдали проступающего трубами и кранами) чудилось место это предапокалиптическим – не могу вспомнить лучшего слова для восприятия своего. Людей немного, меньше сотни.

Каким был берег этот, когда Нарасимхаварман заложил храм Прибрежный? Какие мысли сплетали индийцы, в те века здесь прогуливаясь? Изменилось ли сознание человеческое, если книги, в эпоху ту записанные, во многом исчерпывают размышления современные? Всякий раз печаль моя в оттенках оказывается выраженной предками моими – ясно, коротко, исчерпывающе (тем же Экклезиастом); выразить её лучше не смог бы я. Шагнуть нужно от грусти истинной к радости истинной. Если радость моя в осознанности состоит, если осознанность в письме определена, то шаг такой – в написании произведения светлого.