Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)

– О… – торговец улыбнулся. – Он сказал, что не поскупился бы оплатить вам дорогу в ад.

– Это всё?

– Нет, но остальное я переводить не стану.

Слова, которых постеснялся торговец, я мог представить по ругани, слышанной Кимом на Большой дороге: «Сын свиньи, разве мягкая дорога предназначена для того, чтобы ты мог чесать о неё свою спину? Отец всех бесстыдных дочерей и муж десяти тысяч лишенных добродетели, твоя мать была предана дьяволу под влиянием своей матери, у твоих тёток в продолжение семи поколений не было носов. Твоя сестра…» {7}

Лимонад был приятным; я купил ещё один стакан. Оля пить «с улицы» отказалась.

К восьми часам мы возвратились в номер. Нужно было заняться Дневником и лечь спать – для раннего отъезда в Агру, но случилась близость. Не знаю, какой причиной, но была она особенно чувственной. Быть может, всё – от специй или от самого климата. Так или иначе, Оля теперь спит, а я в ночи, под шёпот нового дождя заканчиваю фразу последнюю об этих сутках.

(Шиваизм – одно из основных и древнейших направлений индуизма. Для почитателей Шивы известны диковинные увлечения: бродяжничество, каннибализм, поклонение половому органу Шивы и другие.)

Дорога в Агру была пятичасовой. Жар случился тяжёлый, напористый, чувствовался до потливости – даже при кондиционере в машине.

Паломники-шиваисты отыскались и в Раджастане. Всеиндийское празднество. В отсутствие Джамуны и Ганги довольствовались они Джайпурским озером – несли его воды в неизменных ведёрках.

Были короткие, чрезвычайно густые оранжевые процессии. Двигались они в ритме барабанов, плясом; оканчивались обширной повозкой, в которой недвижным идолом сидел святой человек (в цветах красных, бордовых, оранжевых, с белой бородой).

Паломники перекрывали шоссе – танцевали, пели, размахивали флагами, обсыпали друг друга лепестками. Приходилось ждать. Из окон соседних машин сплёвывали мужчины – густой тёмно-красной слюной (от бетелевой жвачки или жевательного табака). Мимо нас брели чистые, вылощенные до бархатистости коровы. Кожа обтягивала их рёбра-шпангоуты. Рога были длинные. Сами коровы – спокойные, и в спокойствии твёрдом не возмущавшиеся ни от машин, ни от людей.

Жители местные встречали паломников молитвой.

Под днищами грузовиков, поставленных на обочине, обедали, отдыхали дальнобойщики.

Остановками нашими пользовались торгаши и попрошайки. Не было минуты, чтобы не вздумал кто-нибудь потереться к нам в стекло: то с покорной до уныния обезьянкой, то с ободранной, едва шевелящейся коброй (для лучшего шевеления «факир» непременно щёлкал свою подопечную по голове), то просто – с грязными руками, лодочкой обращёнными ко рту: «Кхана кхала!» [7]

Агра оказалась такой же шумной и людной, как Джайпур, но улочек, подобных тем, что видели мы вчера (тесных, зловонных), здесь найти не удалось. Красный Форт и Тадж-Махал мы отклонили до завтрашнего дня. Устроились в гостинице и вышли для прогулок по базарам.

В день этот наиболее примечательным стало знакомство с велорикшей. О нём – позже. Сейчас слышны от улицы индийские песни – в восьмом часу, по темну, начнётся в городе праздник Шивы. Агра обещана оранжевой и радостной. Будет бесплатная еда. Веселье. Мы с Олей должны выйти к этому празднику, но после я непременно доскажу начатое слово о рикше.

…

Дикость! Дикость возмутительная и печальная. Теперь понятно, отчего Пахарганж в Дели перекрыт. Индийские власти знают, над каким народом поставлены. Понятно, почему закутанные ходят здесь женщины; только старухам вольность дана большая. «Так как они высохли и не могут вызывать желаний, то в некоторых случаях не отказываются снимать покрывала» {8} .

Мы отправились на праздник, ожидая сари красивые, пестрящие в свете фонарей, улыбки, танцы народные, цветы, веселье. Обнаружили другое.

По главным улицам Агры к центру густыми потоками идут босоногие юноши. Мы вышли на одну из таких улиц. Парни выплясывают, выдёргиваются, голосят. Вдоль дороги собраны стенки из динамиков, подающих музыку такой ощутимости, что вблизи от них сердце дрожит и кажется, будто воздухом тебя толкает в бок. Каждые пятнадцать метров бесплатно разливают манговый сок, накладывают в одноразовые тарелки (из листьев прессованных) овощи, рис. От сока мы не отказались; был он сладкий, но излишне разбавленный водой.

Мы шли от центра – против движения шиваитов. В такой гущине надеялся я заполучить хорошие кадры. Оля шла следом. Уже несколько раз предлагали нам купить гашиш или марихуану: «1 грамм – 500 рупий [8] – кричал торговец. – Пробуй бесплатно. Подходи. Только лучшее. Улетишь выше неба».

Я поднялся на бетонное ограждение разделительной полосы; проходивший в толпе юноша коснулся меня рукой – в месте, для которого меньше всего ждёшь прикосновений (тем более таких – мягких). Я не озаботился подобным вниманием, счёл его разовой дуростью. Когда же второй юноша коснулся меня сзади (всё так же ласково), я признал наилучшим спрыгнуть с ограждения, пусть бы фотографии с него могли найтись удачные. Мы пошли дальше.

В тёмных отворотах перед полукругом громыхающих колонок конвульсировали пляской празднующие. Всё только начиналось.

Женщин не было. Редкие индианки стояли на противоположной стороне дороги – были укутаны платками и, кажется, ждали рикшу. К веселью они не приближались.

Босые юноши всё настойчивее тянули к нам руки, просили фотографировать их, предлагали выпить что-то из бутылки, смеялись, подпрыгивали, дёргались.

В темноте, под навесом ходила папироса – яркий, конусообразный уголёк.

Музыка утомляет. Даже в пяти метрах от танцплощадок я глох неодолимо, ещё и голос утрудил, переговариваясь с Олей. Индийцы в безумных заломах выплясывали в такой тесноте от колонок, что задевали их рукой. Казалось, что напор громузыки может изорвать их. Даже издали тело моё вибрировало вместе с басами…

Удовольствия в наблюдаемом не было. Люди добровольно лишают себя сознательности, соглашаются на радость плоскую, меньшую из доступных человеку… Тем не менее я хотел увидеть, как разгорится праздник, какими станут люди, чем окончится бесовское безумие. Нужно было идти к центру. Мы развернулись и теперь шли по течению.

Увидеть, чтобы почувствовать. Почувствовать, чтобы понять. Понять, чтобы с большим основанием отвергнуть. Я мог быть таким же. Отчасти был.

Я отвлёкся – фотографировал беснующегося в шуме ребёнка. Олю за моей спиной (в трёх метрах) оттеснили шестеро парней. Они улыбались, просили снять их на камеру, приплясывали; затем, не изменяя улыбок, начали трогать Олю. Быстрые, короткие прикосновения по всему телу. Оля растерялась, задохнулась, говорила «no», отмахивалась, упёрлась спиной в бетонное ограждение. Меня нет. Прикосновения продолжаются, от них не спрятаться. Слишком много. Слишком напористо. Ещё мгновение – и все парни (по команде одного из них) отскочили, втянулись в толпу. Оля осталась одна. Ошеломлённая, она подошла ко мне. Прижалась к плечу. Плачет. Рассказала о прикосновениях. Омерзение, слабость, страх. Когда я успокаивал Олю, сзади к ней подошёл мальчик – прихватил и тут же отбежал.