Александр Бобров - От Волыни до Подыни – легендарный Брусиловский

Хочу заметить автору, так упрекающего Шолохова, что это – не частушка, а топорная подделка. Прямо уж «вся Германия в конфузе»… Такие образованные прапорщики как Герасимов из Коврова подобной разлюли-малины – просто не принимал: ведь информационных технологий и зомбирующего телевидения не было в помине, и пиар существовал в примитивной форме, которой на дух не принимали русские интеллигенты начала века.

Вот, например, 2-е незаконченное письмо, найденное в бумагах покойного и привезенное денщиком, которое рисует образ православного, тонко чувствующего и мыслящего человека:

«Дорогие мои!

Шлю вам привет с веселым весенним праздником – Пасхой. Сильно запоздал он – этот привет и хотя, я думаю, – не по моей вине, но все же я об этом страшно жалею. Надеюсь, что хоть моя открытка пришла вовремя и сгладила отчасти мое отсутствие. Как мне хотелось, чтобы оно не сильно чувствовалось вами, как мне хотелось дать вам знать, что этот праздник я встречаю хорошо и весело, насколько может только быть весело вдали от дома. Это письмо я хотел написать вам день на 3-й или на 4-й после Пасхи, когда кончится праздник и начнутся опять наши трудовые будни; хотел дать вам описание нашей «Пасхи на позициях» – и вот, мог сделать это только теперь. Но начну я лучше по порядку.

Итак: нашему батальону не везет на праздники. Как вы знаете, мы встретили на позиции Рождество, Новый Год, Масленицу… Выпадал черед стоять нам на позиции и Пасху (Должны были смениться день на 4-й-5-й, простояв на позициях около 40 дней). Но тут нам привалило счастье: незадолго перед Пасхой начали ходить глухие слухи, что полк наш сменяется и переходит на новую стоянку и, кажется, в резерв. Понемногу слухи стали определеннее и, наконец, нам точно заявили, что за 3 дня до Пасхи мы уходим верст за 12 к северу отсюда – в корпусной резерв. Отдых этот, (но, конечно, не безделье) был вполне заслужен нами. Всю зиму мы работали, как машины, и в праздники, и в будни. Если бы вы видели, какие города из светленьких, благоустроенных землянок выросли у нас за это время, какие перекинулись мосты через ручьи и речки (мосты часто в 250–200 шагов длиною), какие бревенчатые мостовые на целые версты изрезали вдоль и поперек позицию через наши зыбучие болота.

Идешь, бывало, на позицию, верстами утопая в грязи, а через месяц, как в сказке, уходишь с нее по гладкой мостовой. А командир сменяющей нас роты резервного батальона, трудами которой выросла среди болота мостовая, дивится на позицию: «Чорт знает, – стоял здесь прошлый раз, – были одни только неважные окопчики, а теперь откуда-то уж и вторая линия взялась, и ходы сообщения, и хорошие землянки, и убежища и баня»!

Отвечаешь со спокойной гордостью: «А Вы как думали? И мы ведь тут недаром простояли». Да, мы недаром простояли зиму. Немножко даже было жаль покидать участок нашего полка. Но все же время было отдохнуть. Пора было дать отдых нервам, как-никак, натянутым беспрерывно на позиции, позаняться с солдатами, подтянув их, и придать строевой вид, хорошо было и отвыкнуть немного от надоевшего, то злого, то печального посвистывания пуль. И вот пришел день смены. В 3 ч. утра нас заменил батальон другого полка, а наш батальон отошел в селение, где стоял наш полковой резерв. Там уже понемногу собирался весь полк. Солдаты ели ранний обед, а мы, товарищи-офицеры, пили чай и оживленно болтали. (Ведь в условиях позиционной жизни, служа в одном полку, не видишься друг с другом по нескольку месяцев).

Утро встает ясное, солнечное. Картина бивака оживленная и жизнерадостная. Синеют дымки походных кухонь, зеленеют по-весеннему сосны; везде живописные группы солдат, ряды винтовок в козлах, мешки и скатки. Издали доносятся медные звуки полкового оркестра: несут знамя. «Встать! Смирно! Господа офицеры!» – раздается команда полкового командира. Наскоро приводим ряды солдат в порядок и застываем: знамя уже между нами… Время трогаться в путь. Впереди движется знамя с своим прикрытием, а за ним длинной гусеницей вытягивается рота за ротой в узкой походной колонне. Солдаты весело шагают под музыку, лошади под нами (мы, конечно, верхом) танцуют и порываются вскачь.

Понемногу становится жарко. Нагруженные солдатики, отвыкшие за зиму от переходов, устают, но на коротких 10-ти минутных привалах появляются неизменные гармошки, бубны и начинаются пляски. Молодежь не унывает, и только старики ворчат не то завистливо, не то сердито: «Погодите, натанцуетесь за лето»…Местность понемногу меняется. Болота становятся суше, на песчаных пологих буграх зеленеют по-весеннему всходы, в перелесках, по которым ныряет дорога, чаще попадаются сосны. Деревеньки с ветряными мельницами, с раскидистыми ветлами и березами, виднеются тут и там. Кругом знакомый и милый пейзаж. Мне начинает казаться, что мы подходим к Коврову. Но вот мы у цели: небольшая деревушка, халуп в 20, раскинулась у речки. Рядом, на бывшем пахотном поле – ряды солдатских землянок.

Эге! – Работы тут будет немало: землянки плохи и тесны, нет колодцев – воду, видно, брали прямо из речки. Офицерских землянок нет совершенно – придется пока устроиться в халупах, а это, после хороших землянок, уже последнее дело. Немного же сделали резервные полки, стоявшие здесь зиму! Размещаем кое-как солдат и приходим в офицерское собрание, осевшее уже в одной халупе, – обедать. Действительно, дело не заставляет себя ждать: после обеда, когда я с товарищами офицерами сижу и благодушествую, тоже немного устав от перехода, подходит командир полка: «Прапорщик Герасимов! Сейчас – четверть шестого. В 7 часов батюшка будет служить всенощную: 12 евангелий. Значит, времени у Вас – час, три четверти. За это время надо построить что-нибудь вроде церкви. Рабочих можете взять по 10 человек от роты». (Нас здесь стоит 2 батальона – 8 рот). «Слушаюсь, господин полковник». К 7 часам, правда, с опозданием на 4 минуты, что-то вроде «церкви» было готово, хотя рабочих я взял только по 5 от роты (солдаты устали). Был алтарь, обсаженный густо сосенками, с крышей из парусины, с престолом, обтянутым солдатскими палатками. Самая «церковь» тоже была обтыкана сосенками; посреди церкви мы водрузили аналой для чтения евангелий на вбитых в землю кольях. Дорожка из свежего, желтого песку, с бордюром из сосновых веток изображала ковер от престола к аналою.

Одним словом, у всех нас была возможность, стоя с горящей тоненькой свечкой в руках, перенестись еще раз мысленно домой, где вы в это же время слушали печальную повесть о страданиях Христа. Мы были ближе к нему в этот вечер: вместо богатой церкви мы были в настоящем Саду Гефсиманском».