Алексей Ракитин - Перевал Дятлова: загадка гибели свердловских туристов в феврале 1959 года и атомный шпионаж на советском Урале

Трудно сказать, как именно Люда Дубинина выручала Георгия Кривонищенко из отделения транспортной милиции на вокзале в Серове — стучала ли кулачком по столу, грозила ли наказанием «за превышение служебных полномочий», совала ли взятку или просто ласково смотрела в глаза, — но думается, что на самом деле Юра обошелся без ее помощи.

Что же происходило на вокзале в городе Серове в 7 часов утра 24 января 1959 г.? Формально говоря, Георгий Кривонищенко, недовольный скаредностью завхоза Людмилы Дубининой, не выдавшей карманных денег, решил заняться сбором подаяния, другими словами, то ли изобразил из себя «калику перехожего», то ли обычного «нищеброда», и с шапкой наперевес и песней во всю глотку направился в обход вокзала. Мы знаем, что Кривонищенко и Слободин были мужчинами артистичными — играли на разных музыкальных инструментах (гитара, мандолина, аккордеон), неплохо пели и были не лишены того дара, что артисты называют «сценическим обаянием». Так что в самом по себе факте песнопения в общественном месте нет вроде бы ничего необычного. Однако в истории того, «как Георгий Кривонищенко собирал подаяние», есть несколько несуразностей, которые придают ей вид крайне недостоверный и нелогичный.

Начнем с того, что вокзал в Серове к моменту прибытия группы был закрыт. Другими словами, вокзальный буфет также был закрыт и сбор денег на покупку там конфет был лишен всякого смысла. Но ладно, мы можем предположить, что буфет открылся бы через полчаса — поверим в это безоговорочно. Однако если мы вспомним, что по карманам членов группы было рассовано почти 2000 руб. наличных денег, то сбор пресловутого «подаяния» вообще лишается всякого рационального обоснования. Сколько бы мелочи накидали Кривонищенко сердобольные бабки и дедки, жмущиеся друг к дружке на ветру под козырьком крыши запертого вокзала? 3 руб.? 5 руб. медяками? Неужели кто-то думает, что в его шапку какой-то благотворитель бросил бы целый рубль или червонец? Конечно же, нет, никто бы Георгию таких денег не дал. При особенно настойчивом приставании ему в лучшем случае могли бы посоветовать «вымыть рожу и пойти работать», а в худшем — вмазали бы хорошенько «по щщам».

Город-то известно какой — уральский, рабочий. Народ наш, конечно, простой и сердобольный, но только до известных границ, а потом из-под полы извлекаются разного рода слесарные инструменты (напильники, молотки и зубила) и наглого попрошайку могут отмутузить по «самое не балуй». Поэтому в СССР и нынешней России сбор подаяния во все времена был промыслом не то чтобы слишком опасным, но весьма специфичным, так скажем. При всем своем энтузиазме Кривонищенко собрал бы жалкие копейки… Если кто не знает, подскажем, что конфеты «Мишка на севере» стоили в ту славную пору «победы социализма в основном» (это формулировка XXI съезда КПСС) 180 руб. за 1 кг. — что равнялось стоимости почти 9 бутылок водки. Георгию на полкило таких конфет деньги надо было бы собирать неделю, если не более… Между тем у одного только Рустема Слободина, коллеги Георгия Кривонищенко по работе на «особо режимном объекте», лежало в кармане 300 руб. — конфетами можно было объесться до конца похода.

Глупо повел себя Георгий? Безусловно! И на первый взгляд, и на второй…

Причем глупость его поступка лежит даже не в плоскости реализации бизнес-проекта по сбору денег. Помимо чисто финансовой стороны дела существует еще и так называемый «репутационный ущерб». Для инженера, работающего на особо режимном объекте, он потенциально сулил массу неприятностей. Специалист, имеющий допуск к совсекретным сведениям (а в 1950-х гг. практически весь инженерно-технический персонал атомных производств имел такой допуск. Более секретной была только категория документов «особой важности». К слову, допуска категории «совершенно секретно» не имело подавляющее большинство членов ЦК КПСС, для них допуск к «закрытой» документации ограничивался уровнем «секретно»), должен был быть безупречным во всех отношениях человеком. Это означало как отсутствие вредных привычек (алкоголизма, наркомании, склонности к азартной игре на деньги), так и любых антисоциальных проявлений в поведении (склонности к дебоширству, бродяжничеству, жестокости в семье, нетрадиционной сексуальной ориентации и пр.). Гомосексуалист, например, не имел шансов получить допуск к гостайне и быть оформленным на работу, требовавшую таковой. В подобного рода требованиях режимных органов к персоналу крылся глубокий смысл — человек, ведущий безупречный с точки зрения социальной приемлемости образ жизни, не может стать объектом шантажа, манипулирования и вербовки вражеской разведкой. Подходы противника к такому человеку максимально затруднены.

Автор знает, о чем пишет, поскольку в 1980-е гг. поработал в особо режимном конструкторском бюро и с требованиями к персоналу знаком не с чужих слов. Привод в милицию работника такой организации за нарушение общественного порядка становился настоящим ЧП по месту работы и влек за собою разбор инцидента не только партийной комиссией по дисциплинарным вопросам, но и высшего руководства предприятия. Надо особо подчеркнуть, что речь идет об обычном приводе, закончившемся оформлением протокола о рядовом административном правонарушении. Если же в результате инцидента возбуждалось уголовное дело, то над головой работника воистину разверзались хляби небесные! Жалоба жены на мужа была способна взорвать самую успешную карьеру — и это не преувеличение. Разумеется, написанное не означает, что работники особо режимных организаций и учреждений являлись ангелами во плоти — вовсе нет! Кто-то из них и водочкой баловался, кто-то грешил по женской части, кто-то умудрялся «химичить» с подотчетными материальными ценностями, но для всех этих людей соблюдение принципа «никогда не попадай в милицию» являлось вопросом успеха карьеры и выживания. Поэтому люди грешить-то грешили, но делали это с оглядкой и уж точно не собирали милостыню по вокзалам.

А уж попасться в милицию за попрошайничество и нарушение общественного порядка на вокзале — это просто верх самоубийственного кретинизма! Если бы об этой истории стало известно по месту работы, то вывод дисциплинарной парткомис-сии не сулил бы Георгию Кривонищенко ничего хорошего: либо пьян был, либо просто дурак. И еще неизвестно, кем лучше было оказаться. С работы, может, и не уволили бы одномоментно, тем более что Кривонищенко являлся «молодым специалистом» и трудовое законодательство охраняло его право на труд, но историю эту ему припоминали бы еще долго. Она непременно всплывала бы при любом перемещении по служебной лестнице и напоминала бы о себе многие годы. Проще было сразу самому себе осиновый кол забить в сердце (необходимое уточнение для тех, кто не застал живую КПСС: партийные комиссии по дисциплинарным вопросам при парторганизациях влезали в дела даже тех людей, которые не являлись членами партии и формально были ей неподотчетны. Просто вмешательство это осуществлялось опосредованно — через секретаря комсомольской организации)…