Дмитрий Куликов - Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию

Либеральный экономический порядок не рассматривает бедных даже как резерв. Это отбросы, неудачники. Занятие этих отбросов – криминальная деятельность, в которой заинтересованы богатые, поскольку контролируя ее, богатые выстраивают механизмы власти. И это не вегетарианские экономические преступления (для этого нужно иметь хоть какое-то отношение к сфере богатства), а самое настоящее зло: убийства, грабеж, изнасилования, массовая наркоторговля. Поэтому либеральное государство, не вмешивающееся в экономику, основной функцией закономерно имеет полицейскую функцию – держать весь этот сброд в узде и не пускать в богатые районы. Так называемое правовое государство и есть полицейское, за принципом господства права стоит господство правоприменителя. Когда все немалые силы государства уходят исключительно на подчинение всего и вся закону, полицейские стреляют на основании подозрений во все, что движется. У нас пока еще не так, и поэтому мы пока еще и не США.

Маркс не построил собственно политэкономии. Он не задавал такого объекта, предметными проекциями которого были бы в разных отношениях деятельности экономики и политики как самостоятельные действительности, между которыми можно было бы строить связи политэкономии, находящиеся в комплексной действительности ее собственного предмета.

Маркс анализировал экономическую действительность товара, а потом интерпретировал недостающее содержание деятельности, ущербность товарной экономической действительности как политику. Можно сказать, что он строил политическую рефлексию товарной экономической деятельности. Неизбежные кризисы («разрывы») в экономической деятельности должны разрешаться и компенсироваться политикой. Отсюда – называние экономики (экономической деятельности) «базисом», а политики – «надстройкой». Маркс начинает с экономической действительности как представитель английской экономической школы. Неудивительно, что эта действительность оказывается первичной «в объекте», поскольку она уже была первичной в методе.

Политические процессы такой «надстройки» ведут нас к борьбе труда за справедливые условия договора с властью (капиталом) о его отчуждении. Так рождается трудовое право. Его появление следует из политэкономии Маркса как политической рефлексии буржуазной «экономии». Однако труд сам не может претендовать на власть, ибо по определению не обладает достаточной деятельностной субъективностью. Он есть нечто отчужденное от субъекта, потерянное субъектом.

Социализм есть трансцендентная по отношению к борьбе трудящихся за свои права идея. Это идея самоутверждения власти на труде, принципиального развития и проникновения власти в социум, возвращения труду субъективности путем превращения его в деятельность всей популяции. Договор – справедливый или нет – оставляет отношения, порожденные трудом, в пространстве буржуазного общества. Социализм это не справедливость и не равенство – все это категории, лежащие еще в пространстве договора. Социализм совершает скачок по отношению к трудовому договору как политической форме существования труда. Труд, оставаясь отчужденной деятельностью, становится сначала сам государством, тем целым, в отношении чего осуществляется отчуждение.

Капитализм гипертрофирует производство, поскольку превращает его в инструмент извлечения прибыли. Перепроизводство как проблема никуда не исчезает, хотя уже не выражается в устойчивом падении цен, тормозящем экономический рост, но, как и в начале капиталистического пути, остается основным механизмом кризиса, даже если прячется за ширмой гипертрофированного перепотребления.

Перепотребление лишь уничтожает продукты перепроизводства как специально организованная именно для этого деятельность (в ней, разумеется, нет ничего природного), но само дальше никуда не ведет. Финансовый капитал дает кредиты и перепроизводству, и перепотреблению, стремясь извлечь уже сверхприбыль. Таким образом, перепотребление непосредственно ведет к разрыву в воспроизводстве деятельности в целом.

Для гармонизации деятельности (организации единства экономики и политики) необходимо организовать потребление, в том числе конечное потребление, поддерживающее жизнь и воспроизводство людей, как деятельность, нормированную целями деятельности, ее воспроизводством. Но нормированное потребление – это не бедность. Это абсолютный показатель действительного общего уровня экономического развития в целом.

Можно утверждать, что в целом человеческой исторической деятельности экономическая деятельность как раз и является мерой потребления, поскольку отвечает за поддержание материального существования человека. Можно сказать и по-другому: экономическая деятельность и есть жизнедеятельность (не жизнь!), та деятельность, которая делает возможной жизнь человека в деятельности, а не в природе. Жизнедеятельность, экономика (вместе с включенной в нее собственно хозяйственной деятельностью) и связывают воспроизводство деятельности и воспроизводство людей (не только как биологических особей, но и как социокультурных, деятельностных индивидов, как материала деятельности), определяя дефицит и излишек людей.

Так что нормирование потребления и установление экономического порядка – это, по существу, одно и то же, а не какое-то «внешнее» («политическое») действие по отношению к потреблению. Это установление норм деятельности потребления в контуре экономики как ее содержания, а не определение размеров пайков военной администрацией, хотя в истории потребления случалось и такое. Распределение с этой точки зрения – также лишь один из механизмов общественного потребления. То, что выходит за рамки экономики, выходит и за рамки жизнедеятельности.

Связь и отношение политики и экономики мы можем эффективно понимать как связь и отношение мысле– и жизнедеятельностей. Что, в свою очередь, есть не что иное, как образ жизни. Попытка использовать суррогат религиозного образа жизни, когда жизнедеятельность подчинена светской вере, идеологии, не дает необходимой политэкономии – в этом негативный опыт СССР. Это модель из исторического прошлого, попытка подражать протестантскому духу капитализма. Однако попытка передать субъекту фокусы мыследеятельности и жизнедеятельности за счет передачи имущества, вещей (к тому же вынутых из деятельности, организованной совершенно иначе, чем при атомарном, индивидуалистическом капитализме), а не самой мыследеятельности, формирует еще более отвратительный, полностью нигилистичный образ жизни – тот, который ведут новые богатые. Он есть полное отрицание какой-либо деятельности.