Роберт Дарнтон - Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Это была серьезная публичная поэзия, построенная на классических принципах, направляемая пылом морального негодования.

Та же форма и те же риторические приемы характерны и для стихотворения № 6, еще одной оды, начинающейся с воззвания к королю:

Здесь поэт обвиняет Людовика XV так, как если бы он был Расином, обвиняющим Нерона, но претензии несколько отличаются. Хотя он протестует против унижения Франции в международных делах, он сосредоточен на внутренних интересах. Людовик доводит людей до смерти своими налогами. Заставив их так обнищать, он оставил народ лицом к лицу с эпидемиями, опустошил сельские земли, разорил города – и ради чего? Чтобы удовлетворить аппетиты своей фаворитки и своих министров:

Что за угроза нависала над королем? Презрение его подданных и наказание, посланное Богом. Стихотворение даже подразумевает, что французы поднимут восстание, доведенные до отчаяния расхищением того немногого, что у них есть. Однако оно не предсказывает Революцию. Скорее оно рисует картину правления, которое закончится бесславно: парижане разобьют статую, которую тогда возводили на новой площади Людовика XV (нынешней площади Согласия), а сам Людовик будет гореть в аду.

Стихотворение № 5 «Sans crime on peut trahir sa foi» написано в другом ключе. Оно выполнено в форме пародийного дополнительного распоряжения к эдикту парламента Тулузы, который, как и другие парламенты, сдался короне в споре о «vingtième». Стихотворение было коротким и остроумным:

Здесь поэт осуждает «vingtième», не упоминая его нигде, кроме заглавия. Он использует основной аргумент его противников: что король, превратив особые сборы военного времени в полупостоянный налог на доходы, просто грабит своих подданных. Но этот аргумент остается неозвученным. После принятия эдикта о налоге парламент выражает, задним числом, поддержку всем безнравственным действиям короля. Таким образом, стихотворение ставит вопрос о налогах на один уровень с другим «делами», оскорбляющими общественную мораль: предательством и похищением принца Эдуарда, назначением жены простолюдина Ле Нормана д’Этиоля официальной фавориткой (позднее ставшей маркизой де Помпадур) и любовными делами короля с тремя дочерьми маркиза де Несля, воспринимавшимися как инцест. Это было простое сообщение в простых стихах – «стихотворение на случай», выражающее общественное недовольство жалким сопротивлением парламента тираническим поборам.

Последнее стихотворение из «дела Четырнадцати» «Qu’un bâtarde de catin» (№ 4) было самым простым и обладало самой широкой аудиторией. Как множество популярных стихотворений того времени, оно было написано так, чтобы легко ложиться на известную мелодию, которую в некоторых версиях можно определить по припеву вроде «Ah! Le voilà, ah! Le voici» («А! вот он, а! Он здесь») [67]. Припев – запоминающееся двустишие – завершал строфы с восьмисложными строками и перекрестными рифмами. Рифмовка напоминала часто встречающуюся во французских балладах: а-b-a-b-c-c, а длина могла быть любой, потому что новые строфы было легко придумать и приставить к старым. Каждая строфа высмеивала какую-то публичную фигуру, а припев переводил все обвинения на короля, являющегося главной целью насмешников, – дурачком в детской игре, в которой его подданные плясали вокруг и с издевкой пели: «Ah! Le voilà, ah! Le voici / Celui qui n’en a nul souci» («А! Вот он, а! Он здесь – Тот, кого не волнует») в неком глумливом подобии игры «Каравай-каравай». Вызывало это или нет мысли о похожих развлечениях у публики XVIII века, припев делал из Людовика слабосильного идиота, предающегося удовольствиям, пока его министры грабят народ, а страна катится ко всем чертям. Парижане часто подпевали припевам «pont-neufs» – популярных песен, которые горланили уличные музыканты и бродячие торговцы в местах больших скоплений людей, вроде самого Нового моста [68]. Похоже, «Qu’un bâtarde de catin» породил шквал насмешек, звучавших по всему Парижу в 1749 году.

Начинались они с самого Людовика и Помпадур.

А затем стихотворение продолжает высмеивать – королеву (показанную фанатичной ханжой, брошенной королем), дофина (известного глупостью и тучностью), брата Помпадур (нелепого в своих попытках казаться значительным вельможей), маршала де Сакса (самопровозглашенного Александра Великого, завоевавшего крепость, сдавшуюся без боя), канцлера (слишком старого, чтобы осуществлять правосудие), остальных министров (слабых и некомпетентных) и некоторых придворных (из которых каждый следующий был еще тупее и распущеннее предыдущих).