Павел Маленёв - Тайна, похороненная в бетоне

Степлев перевел взгляд в угол кухни, где молодой парень с обезображенным ожогами лицом и в темных очках что–то помешивал пахучее и кипящее.

— Этот корявый всем лепит парашу [66] Параша — здесь «ложный слух». , что горел в танке в Афгане и ослеп. — Кисель расхохотался. — А сгорел он на том, что сунул нос, куда не надо. И рад, что только глаз лишился. Ну что, допил коньяк? Сейчас еще чайком побалуемся, а то, видишь, как похолодало! А тебе наш «танкист» малинки [67] Малинка — собственно снотворное, используемое при ограблении жертв. нальет! Обратно поедешь поездом и где–нибудь потихоньку уснешь!

Степлев похолодел, поняв, что сейчас слово «малинка» имеет для него зловещее значение, то есть отличное от принятого в этой, их среде, понятия…

ВЕЧЕРОМ к Кейбину на огонек заглянул архитектор Слесарев, друг детства, живший в соседнем доме.

— А-а, сегодня снова съезд будут показывать! — воскликнула Мария, жена Кейбина, увидев соседа. — Коля, Наташа, — обратилась она к детям, — вам сегодня опять придется смотреть черно–белый телевизор в спальной. Дядя Сережа с вашим отцом опять спорить будут, — сказала она и, засмеявшись, спросила: — Вам согреть чайку? — и, не дождавшись ответа, пошла на кухню.

Собственно говоря, Кейбин и Слесарев никогда всерьез не спорили, поскольку имели одинаковый взгляд на вещи, они только обсуждали происходящие события, как бы проверяя друг на друге, правильно ли они их понимают. Но у каждого был любимый конёк: у Кейбина — все, что связано с правопорядком, у Слесарева — внутренняя и внешняя политика в широком смысле.

— Тихо, тихо, смотри! — сказал, толкнув друга локтем, Кейбин, кивнув на телевизор, на экране которого шел репортаж о суде над Чурбановым. — Вот, короста! Она поразила все слои снизу доверху! Это же какую благодатную почву надо было создать, чтобы на ней жировали медуновы, щелоковы, алимовы и прочие! Кричали на весь мир, что заботятся о благе народа, а сами прожирали национальный доход? Только бы вот не по телевизору все это рассказывали, а в письмах по организациям разъясняли.

— Это — чтобы снова гласность была только для избранных? — съязвил друг.

— Ну, хорошо, — согласился подполковник, — хорошо. Но и у гласности должны быть свои границы. Если изо дня в день говорить об этих пакостях, то получится, что у нас раньше ничего хорошего не было!

— Видишь ли, психологи знают свойство сиюминутности информации: она сильно воздействует на сознание лишь во время ее восприятия — когда смотришь телевизор, читаешь газету, слушаешь радио. А потом это воздействие ослабевает. Этим и пользуются те, кто пытается обелить партийно–тоталитарный строй, как Лигачев, например. Дескать, сказали — и забыли! А в это время подсовывают людям старые пилюли. А чтобы эти пилюли вдруг не узнали, прячут их в обертки, да чтоб «покрасивше». Нет, нельзя давать забывать!

— Выходит, по–твоему, что армия, например, станет сильнее, если каждый день начнут иллюстрировать ее жизнь событиями в Тбилиси и вспоминать Новочеркасск? Да, без твердой руки, видишь, какой бардак наступает в стране, преступность растет! Нет, сейчас Горбачеву надо больше на военных опираться!

— Вся беда в том, возразил Слесарев, что наши военные вышли из шинели унтера Пришибеева, а не из шинели Грушевского. Солдаты и офицеры верой и правдой служили, как им казалось, социалистическому строю, а на самом деле — тем самым людям, которых ты сейчас называл. Система общества — вот акула, а все эти медуновы, чурбановы и более мелкие преступники — лишь ее зубы!

— А хотите, я расскажу про самый большой «зуб» акулы, — подключилась к разговору Мария, которая, вкатывая передвижной столик, сервированный чайными приборами, услышала последние слова друга семьи. — Колька сегодня «ловил» радио «Свобода», и там рассказывали, что когда Брежнев летал на своем самолете, то, будто бы, сбивали наши пассажирские самолеты, летящие параллельным курсом. Так сбили самолет с футбольной командой «Пахтакор» — в целях безопасности генсека!

— Черт те что! — растерялся Кейбин. — Ну, «Пахтакор», действительно, разбился, но чтобы так… Враньё! Брешут цэрэушные «радиошестёрки»! Запад хочет развалить Советский Союз и опирается здесь, у нас, на всякую нечисть, которая это перессказывает в очередях… Впрочем, вот доделаю последнее дело и уйду к чертовой матери на пенсию по выслуге лет! — без всякой связи воскликнул он. — Если сейчас так разложены «верхи», то чего ожидать на местах? Мне уже не под силу отличать преступника в галстуке от уркагана!

Отчета с закрытого заседания съезда по телевизору так и не показали. После репортажа о Чурбанове пошел сюжет о курортах Крыма, в котором руководители городов наперебой зазывали к себе отдыхающих, обещая хороший отдых и спокойствие.

КАК и все пожилые люди, бомжи вставали рано. Доставали из своего погреба на завтрак квашеной капусты, соленых огурцов, варили картошку и отправлялись — каждый на свой промысел. Сегодня они поднялись еще раньше. Бородатый из отлучки еще не вернулся, и наставления давал старый щипач. Когда все поели и, как смогли, почистились, он сказал:

— Вы, ребятки, выходите по одному и идите в город разными тропками. Кто помоложе — вот ты, Шавка, и ты, Стёпа, ступайте по обрыву по–над морем,

Полковник и Стылый — возле дач, Маруся — по средней тропке, Сортирщик — по северной. Чтоб в десять часов были на Морской площади! Там вам флаги дадут. А я останусь, за Отцом присмотрю.

— Так курево же кончилось! — сказал Сортирщик. — А всё не сушено.

— Ладно, я паяльную лампу сам зажгу, — успокоил старик.

Так они и выходили, как сказал Ляпуха, — с интервалом. И одинокие фигуры в степи или возле дач не могли вызвать ни у кого никакого интереса. Да и тропки только так назывались, а на самом деле на каменистой почве с редкими травинками тропки угадывались с большим трудом и были знакомы только этим несчастным людям, проживающим в ДОТе и направлявшимся сейчас к паромной переправе через бухту, за которой лежал центр города.

МОРСКАЯ площадь была переполнена людскими массами и не вместила прибывающих на митинг горожан, упоённых открывшейся демократией. Еще два–три дня назад на улицах появились листовки политклуба «Солидарность». Раскрепощенные горбачевской перестройкой люди жадно пользова¬лись предоставленной им возможностью открыто говорить все, о чем они думают, и откликнулись на призыв оппозиционного к партийно–номенклатурной системе клуба. Но если бы кто–нибудь внимательно всмотрелся в толпу, то мог бы заметить, что в ней находилось немало не совсем опрятных людей.

На углу площади с бортовой машины раздавали флаги и плакаты. Но по их цвету и надписям постороннему человеку было бы невозможно определить политическую ориентацию собравшихся. Красные флаги, как можно было судить, были в руках у противников перестройки, бело–лазорево–красные [68] бело–лазорево–красный — именно такие цвета сначала утверждались для Государственного Флага Российской Федерации (а не бело–сине–красный, как в настоящее время). и Андреевские, напротив, — у ее сторонников, а жёлто–голубые флаги говорили о нарождающемся «движении РУХа за независимую от СССР Украину». Такой же разнобой был и в плакатах: «Долой партийно–бюрократическую систему!», «Мы — за обновленную КПСС!», «Слава свободной Украине!».