Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

Это явление, конечно, имело свои отрицательные стороны и еще больше углубляло пропасть между армиями и породившими их обществами. Однако от этого выигрывало единство офицерского корпуса, в котором укреплялись черты характера, высоко ценимые аристократией: чувство долга, физическая храбрость, способность стойко держаться перед лицом смерти. В этих качествах армия тоже очень нуждалась. Между тем XIX в. близился к концу, и тот род войны, к которому офицерское сословие себя готовило, становился все большим анахронизмом. Европейские военные искали вдохновения у героев прошлого: Александра Великого, Юлия Цезаря и таких фигур, как Фридрих Великий и Наполеон. Командиры уже вполне современных армий мечтали возродить натиск былых времен, массовые атаки пехоты, рукопашные схватки и стремительные броски кавалерии [857] Echevarria, «Heroic History», 573–90. . Военно-исторические работы, даже повествовавшие о войнах относительно недавних, напирали на романтический, героизированный образ войны и особо подчеркивали примеры индивидуальной доблести. Европейцы, наблюдавшие за ходом Русско-японской войны, были в полном восторге от японских солдат, сражавшихся и умиравших как истинные воины [858] Echevarria, «On the Brink of the Abyss», 31–3. . При этом многие беспокоились насчет способности солдат европейских стран на подобные свершения. Но вышло так, что война, с которой им пришлось бы столкнуться к 1900 г., во многих важных отношениях уже отличалась от конфликтов прошлого. Индустриальная революция породила оружие куда более мощное, надежное и точное, чем когда-либо раньше, – а возросшая дальность поражения означала, что солдаты порой даже не видели противника, по которому вели огонь. Оборонять позиции стало намного проще, чем атаковать их, так как авиации и бронетехники, которые позволили бы преодолеть сильную оборону, еще не существовало. Говорят, что после окончания затянувшегося сражения под Верденом один французский генерал сказал: «Три человека с пулеметом могут остановить целый батальон героев».

Развитие металлургии увеличило могущество и прочность огнестрельного оружия – от солдатских винтовок до пушек. С помощью нарезов в стволе и новых порохов, включая изобретенный Альфредом Нобелем баллистит, оно стало стрелять гораздо дальше и точнее. Солдаты наполеоновских времен могли заряжать свои мушкеты только стоя и при должной тренировке делали из них три выстрела в минуту, причем дальность прицельного выстрела составляла порядка сорока пяти метров. Именно поэтому имело смысл выжидать до тех пор, пока не увидишь белки глаз вражеских бойцов. К 1870 г. распространились винтовки, позволявшие метко стрелять на полкилометра, и, что более важно, солдаты могли делать из них по шесть выстрелов за минуту [859] Прусская винтовка Дрейзе была фактически в два раза скорострельнее, хотя в боевых условиях часто выходила из строя. Французская винтовка Шасспо была в этом и других отношениях еще совершенней – в частности, дальность прицельной стрельбы из нее достигала километра и более. из более безопасного положения лежа, поскольку эти ружья уже заряжались с казенной части. К 1900 г. винтовки стали точно и смертоносно поражать цели на еще больших дистанциях (вплоть до километра), а появившиеся пулеметы делали сотни выстрелов в минуту. Возможности оружия росли во всех областях: орудия полевой артиллерии, которые в 1800 г. вели огонь в среднем немногим более чем на 500 м, в 1900 г. стреляли уже на 7 км. Тяжелые орудия, часто размещаемые на железнодорожных платформах, имели дальность в 10 км. Иными словами, атакующие должны были по пути к противнику сначала преодолеть несколько километров под огнем артиллерии, а затем несколько сотен метров – под интенсивным винтовочно-пулеметным огнем [860] Howard, «The Armed Forces», 206–9. .

Об этом последнем обстоятельстве особо предупреждал Блиох. Он писал о зоне сплошного обстрела и о преимуществах обороны – а равно и о том, что в будущем на поле боя возникнет патовая ситуация, которая будет длиться месяцами или даже годами. Однако авторы европейских военных планов пренебрегли его работами. В конце концов, он был евреем по происхождению, банкиром по роду занятий и пацифистом по убеждениям – то есть всем тем, что вызывало у кадровых военных глубокую антипатию. Когда летом 1900 г. он прочел три лекции в Королевском объединенном институте оборонных исследований, аудитория (состоявшая главным образом из военных) вежливо его выслушала, но ничем не показала, что Блиох сумел убедить ее в своей правоте. Один генерал-майор оценил лекции так: «Так называемый неджингоизм, немилитаризм… сентиментальщина и так называемое человеколюбие» [861] Travers, «Technology, Tactics, and Morale», 268. . Ганс Дельбрюк, один из ведущих германских военных историков того времени, сказал: «С научной точки зрения эта работа не представляет большой ценности. Материал в ней подобран некритично и беспорядочно; пускай она богато иллюстрирована, но сам подход автора – любительский, что видно по огромному количеству деталей, не имеющих отношения к делу» [862] Welch, «The Centenary», 273–94. . Сам Блиох жаловался на то, что военные похожи на своего рода касту жрецов, не желающую вторжения посторонних в свои дела: «С незапамятных времен военная наука была книгой за семью печатями, открывать которую было дозволено лишь посвященным» [863] Bloch, «The Wars of the Future», 307. .

Тем не менее европейские военные понимали суть проблемы и искали пути ее решения. Да и могли ли они поступить иначе? Они сами испытывали новые виды оружия и изучали опыт недавних войн. Европейские военные наблюдатели были свидетелями Гражданской войны в Америке в 1861–1865 гг. и Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Там они сами могли убедиться в том, что сочетание хорошо подготовленных оборонительных позиций и плотного огня способно нанести тяжелые потери атакующим – куда более тяжелые, чем те, что несли обороняющиеся. Приведем один пример. В 1862 г. при Фредериксберге командующие Союза волна за волной бросали свои войска на укрепленные позиции конфедератов. Все атаки провалились, и в итоге Север потерял в два раза больше солдат, чем Юг. Говорят, что лежащие на поле сражения раненые северяне умоляли своих товарищей не продолжать бесполезные атаки. В Европе имелись свои свидетельства могущества оборонительных позиций – например, в ходе Франко-прусской войны 48 тыс. немцев могли удержать 35-километровый фронт против 131 тыс. французов [864] Там же, 314–15. . Еще более близкие по времени к началу мировой войны Англо-бурская и Русско-японская вой ны добавили еще больше свидетельств в пользу преимуществ обороны: хорошо окопавшиеся бурские фермеры нанесли тяжелые потери англичанам, и то же самое было верно для лобовых атак, предпринимаемых на Дальнем Востоке.