Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

В тот вечер один отставной российский дипломат ужинал с другом на своей даче, расположенной на дороге между Петергофом и Красным Селом, когда они услышали топот полка, марширующего в сторону Санкт-Петербурга: «Мы все поспешили к садовым воротам и стояли там, глядя на огромных гвардейцев, молча топающих по пыльной дороге в летних сумерках. Я никогда не забуду зловещее чувство надвигающейся гибели, которое это зрелище вызвало во мне» [1701] Rosen, Forty Years of Diplomacy , 163. . Придет эта гибель или нет, зависело в конечном счете от одного человека, как это было и в Германии, и в Австро-Венгрии. Несмотря на новую конституцию 1906 г., царь все еще контролировал внешнюю политику и военных. Как сказал одному своему коллеге посол Франции в Берлине Жюль Камбон сразу после предъявления Австро-Венгрией ультиматума Сербии: «Сегодня судьба Франции и сохранение мира в Европе зависят от воли иностранца – воли царя. Что он решит и по чьему совету?» [1702] Stengers, «Belgium», 158.

Пока правительство России делало шаги к войне, Пуанкаре и Вивиани, как и рассчитывало правительство Австро-Венгрии, были в море, начиная с 24 июля имея возможность связываться с Парижем и французскими посольствами за границей лишь периодически. Когда новость об ультиматуме достигла «Франции», плывшей в направлении Стокгольма, Вивиани спешно послал телеграмму, вероятно написанную Пуанкаре, в Санкт-Петербург с просьбой передать ее в Париж и Лондон. В ней он рекомендовал Сербии принять все условия ультиматума, совместимые с ее честью и независимостью, а также предлагал, чтобы Антанта поставила ситуацию под международный контроль, запросив международного расследования соучастия Сербии в убийстве эрцгерцога, и не позволила Австро-Венгрии проводить его самостоятельно [1703] Schmidt, Frankreichs Aussenpolitik , 335–42; Poincaré, Au Service de la France , 288; Krumeich, Armaments and Politics , 219– 20. . Надежда на то, что каким-то образом умирающий Священный союз Европы может вернуться к жизни и урегулировать еще один европейский кризис, была той соломинкой, за которую хватались французы, итальянцы и особенно англичане в последующие несколько дней.

Пуанкаре и Вивиани также обсудили отмену своих запланированных визитов в Скандинавские страны и немедленное возвращение во Францию, но решили, что это может обидеть принимающие стороны и вызвать ненужную тревогу на родине. Поэтому они продолжили плавание по Балтике, все более и более тревожась по мере ухудшения вестей с Балкан. Так как немцы теперь глушили все радиосообщение между «Францией» и Парижем (а также между самой Францией и Россией), было трудно посылать и принимать сообщения. В Париже их коллеги по своей собственной инициативе решили принять меры предосторожности. Штабные офицеры были вызваны из отпусков, а войска – отправлены охранять железные дороги и другие ключевые объекты. Начальник Генерального штаба генерал Жоффр позднее утверждал, что у него не было иллюзий в отношении серьезности ситуации: «Мы двигались прямо к войне, и Россия оказывалась вовлеченной в нее одновременно с нами». Он и военный министр уверяли российского военного атташе в том, что Франция готова выполнить свой союзнический долг. К концу месяца Франция прошла значительный путь подготовки к войне; в больших и маленьких городах в магазинах мужской одежды начали выставлять на продажу тяжелые ботинки и толстые носки [1704] Turner, «The Russian Mobilization», 82–3; Poincaré, Au Service de la France , 302; Doughty, «French Strategy in 1914», 443. .

В то время как французское правительство играло в основном пассивную роль в период между предъявлением Австро-Венгрией ультиматума Сербии и объявлением ею войны 28 июля, Великобритания наконец переключила свое внимание с Ирландии на континент и начала действовать. Грей медленно – слишком медленно – осознавал степень опасности, которая разрасталась на Балканах, и не был готов признаться самому себе, что Великобритания каким-то образом связана членством в Антанте. 9 июля посол Германии князь Карл фон Лихновски увидел его жизнерадостным и проявляющим оптимизм в отношении того, что ситуацию еще можно «разрулить». Грей утверждал, что Великобритания, безусловно, воспользуется своей обычной свободой действий, но добавил, что она очень близка с Францией и Россией. Он признал, что имели место какие-то «разговоры» с французами по военным вопросам, но дал понять, что достичь удалось немногого. На встрече неделей позже он предупредил Лихновски, что, если общественное мнение в России будет взбудоражено в отношении Сербии, Великобритании придется «удовлетворить чувства русских» [1705] Lichnowsky and Delmer, Heading for the Abyss , 375. . Он предпочел не объяснять немецкому послу, насколько он и министерство иностранных дел озабочены отношениями с Россией. Новый очаг напряженности возник из-за контроля над нефтью в Месопотамии (в настоящее время это часть Ирака); борьба за влияние в Персии продолжалась; а правительство Индии начало проявлять озабоченность интригами русских в Афганистане. Николсон и его коллеги в министерстве иностранных дел далеко не были уверены в том, что англо-русскую конвенцию 1907 г. можно будет возобновить в 1915 г. «Меня тоже пресле дует тот же страх, что и вас, – написал Николсон Бьюкенену в Санкт-Петербург в начале той весны, – чтобы Россия не устала от нас и не заключила сделку с Германией» [1706] Nicolson, Portrait of a Diplomatist , 295. . По мере усиления кризиса в июле 1914 г. Грей и его коллеги не испытывали желания слишком сильно нажимать на Россию, чтобы та отступила в конфронтации с Австро-Венгрией, из опасения подтолкнуть Россию в объятия Германии. (Германия, разумеется, испытывала такой же страх: что ей либо придется поддержать Австро-Венгрию, либо рискнуть потерять своего единственного значительного союзника.) 28 июля, в день объявления Австро-Венгрией войны Сербии, Николсон написал Бьюкенену в частном порядке: «Я так же, как и вы, предвидел, что этот кризис Россия может воспринять как испытание нашей дружбы, и, если мы разочаруем ее, все надежды на дружеское и постоянное взаимопонимание с ней исчезнут» [1707] Там же, 301. .

По мере углубления кризиса Грей возлагал надежду на то, что Великобритании удастся избежать жесткого выбора. Державы, снова выступающие в роли Священного союза Европы, должны каким-то образом достичь урегулирования, будь то посредством совещания послов в Лондоне, как это было успешно сделано во время 1-й и 2-й Балканских войн, или путем давления на те державы, которые самым непосредственным образом вовлечены в переговоры. Возможно, предложил он, Россия окажет давление на Сербию, а Германия – на Австро-Венгрию? Когда стало ясно, что Россия встала на сторону Сербии, Грей ухватился за возможность того, что Франция, Великобритания, Германия и Италия вместе смогут уговорить Россию и Австро-Венгрию провести друг с другом прямые переговоры. Когда Европа прошла важный этап – объявление Австро-Венгрией войны Сербии 28 июля, Грей высказал идею об остановке в Белграде вооруженных сил Австро-Венгрии, чтобы дать время на переговоры. (Вильгельм, который уклонялся от войны, когда ему нужно было противостоять ее реальности, в это же время высказал аналогичное предложение.) Однако, когда Грей выдвигал одно предложение за другим, он также сказал французам и своим собственным коллегам, что, несмотря на все военные и военно-морские переговоры, проведенные за все эти годы, Великобритания не связана с Францией никакими обязательствами или тайными договорами и будет руководствоваться собственными решениями. Он никогда не был до конца откровенен ни с одним из своих коллег, британским обществом или даже, возможно, с самим собой в отношении того, насколько он и военные на самом деле связали Великобританию словом сотрудничать с Францией. В то же время он – как делал это столь часто и раньше – предупредил Германию, что Великобритания не останется в стороне, чтобы увидеть поражение Франции, и отнесется с сильным осуждением к любому нарушению нейтралитета Бельгии.