Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

Политическое руководство европейских стран неизбежно подвергалось воздействию влиятельных интеллектуальных течений своей эпохи, но оно также вынуждено было иметь дело с новым явлением, которое было совершенно неизвестно государственным деятелям прошлого (например, тому же Меттерниху), – с общественным мнением. Под влиянием перемен в европейском обществе изменялся и сам характер политического процесса, в который из-за смягчения избирательного ценза оказались вовлечены новые классы, давшие жизнь новым политическим движениям. Старые либеральные партии, отстаивавшие свободный рынок, верховенство закона и права человека, уже не могли противостоять напору социалистических партий слева и все более склонных к шовинизму националистических партий справа. В такой обстановке зародился новый тип политиков, которые смело выходили за рамки устоявшихся парламентских методов и обращались к популизму, особенно налегая на бытовавшие в обществе страхи и предрассудки. Это было особенно характерно для националистических партий и в их исполнении часто подразумевало разжигание в массах антисемитских настроений. Прежняя ненависть к евреям, считавшимся убийцами Иисуса Христа, была модернизирована, и евреев стали изображать чужаками, которые в действительности ни по крови, ни по вере не принадлежали ни к французскому, ни к австрийскому, ни к русскому народам [666] Lukacs, Budapest 1900 , 130–32. . Успешный венский политик Карл Люгер обнаружил, что поддержки беднейших классов общества можно добиться, используя их консерватизм, страх перед капитализмом, неприязнь к процветающему среднему классу и ненависть к евреям, которые воплощали в себе два предыдущих явления. Люгер использовал эти рычаги воздействия с таким успехом, что даже вопреки воле Франца-Иосифа стал в 1897 г. бургомистром Вены и сохранил свой пост и популярность до самой смерти в 1910 г. Его дар политического организатора впечатлил в том числе и молодого Адольфа Гитлера, переехавшего в Вену в 1907 г. [667] Schorske, Fin-de-Siucle Vienna , 133–46. Ненависть и страх по отношению к любой инакости могли быть не только использованы внутри страны, но и направлены на соседей, что постепенно создавало в Европе атмосферу, в которой война казалась все более приемлемым средством.

Отчасти благодаря развитию средств массовой информации нации получили возможность по-новому и более ярко себя осознавать и даже персонализировать – вспомним хотя бы Джона Буля, Марианну и Дядю Сэма. Конечно, для большинства европейцев этот тип самоидентификации был сравнительно новым, поскольку совсем еще недавно эти люди больше относили себя не к нации, а определенному географическому региону или даже поселению. Однако, как это часто бывает с неофитами, многие европейцы уверовали в идею нации с поразительной силой. Для националиста его нация была чем-то большим и более важным, чем отдельные люди, из которых она состояла, ведь, в отличие от этих последних, нация была бессмертна и вечна – или близко к тому. Одним из ключевых тезисов националистических теорий конца XIX в. было представление о том, что германская, французская или итальянская нации существовали много веков и их можно было легко отличить от соседей из-за особенных ценностей и образа жизни, как правило лучшего, чем тот, которым эти соседи могли бы похвастаться сами. Бернгарди писал: «Едва только появившись на исторической сцене, германцы сразу продемонстрировали все качества первоклассного цивилизованного народа» [668] Bernhardi, Germany and the Next War , 57–8. . По всей Европе только в Австро-Венгрии и Османской империи не возникло сильного национального чувства. Причины этого вполне понятны – внутри их уже имелось множество более мелких национализмов, разобщенных и враждебных друг другу. Общая схема националистических взглядов была одинакова, и согласно ей членов одной нации можно было идентифицировать по наличию у них общего языка, религии и истории, но в каждом конкретном случае имелись свои неизбежные тонкости и детали. Так, у англичан был вокзал Ватерлоо, а у французов – вокзал Аустерлиц. В России второй половины XIX в. государственная политика подразумевала русификацию многих национальных меньшинств, вроде поляков или финнов, студентов из числа которых принуждали не только учиться на русском языке, но и посещать православные богослужения. Кроме того, русский национализм охватывал и ставил себе на службу прошлое не только самой России, но и прочих славянских народов. В соответствии с идеями панславизма Россия представала естественным лидером всех славян Европы. В целом этот новый национализм не предвещал ничего хорошего для меньшинств – не важно, языковых или религиозных. Смогут ли полоноязычные подданные кайзера когда-нибудь стать настоящими немцами? А что насчет евреев? [669] Berghahn, «War Preparations and National Identity», 311ff.

Никоим образом нельзя огульно считать всех националистов расистами, однако среди них встречались и те, кто рассматривал нации как отдельные биологические виды – примерно так же, как различают кошек и собак. Множество ученых и энтузиастов-любителей посвятили себя исследованиям таких вещей, как сравнительные размеры черепа или пениса у представителей тех или иных народов, а также составлению списков характеристик той или иной расы. Одновременно с этим тщательно изучалось и строение человеческого скелета – предпринимались попытки создать на этой основе научную классификацию высших и низших рас. То, какие именно народы оказывались в подобной классификации выше, зависело обычно от национальности составителя. Немецкий врач и социальный антрополог Людвиг Вольтман разработал сложную теорию, чтобы доказать происхождение германцев от «тевтонов», а французов, соответственно, от низшей расы «кельтов». Он признавал, что история французского народа знает множество выдающихся достижений, но этим, по его убеждению, французы были обязаны как раз тевтонской крови, которая позже была разбавлена кельтскими примесями. Во Франции Вольтман проводил много времени, разглядывая статуи выдающихся французов былых времен и пытаясь разглядеть в них тевтонские черты [670] Nolan, The Inverted Mirror , 25. .

Все эти теории способствовали усилению национализма в Европе, и их популярность во многом была обусловлена трудами таких авторов, как Трейчке, которые создавали в разных странах свои «национальные» версии истории, которые быстро становились господствующими. В этом им помогали разного рода «патриотические лиги», вроде ассоциаций ветеранов в Германии, Лиги патриотов во Франции или Национальной лиги сторонников всеобщей воинской обязанности в Великобритании. В европейских странах того времени очень много внимания уделялось увековечиванию национальных достижений прошлого и настоящего – и организации соответствующих массовых мероприятий. Один знаменитый британский военный отмечал: «Мы были убеждены в том, что английский народ – это соль земли, а Англия есть первейшая и величайшая держава во всем мире. Уверенность в могуществе Британии и решительное нежелание признать, что какая-либо земная сила способна ее одолеть, была нерушима – ничто не могло поколебать или рассеять ее» [671] Steiner and Neilson, Britain and the Origins , 165. . В 1905 г. англичане праздновали столетнюю годовщину морского сражения при Трафальгаре, а русские в 1912 г. отмечали аналогичный юбилей Бородинской битвы с Наполеоном. Но немцы превзошли и тех и других, когда в 1913 г. организовали огромное празднество в честь Битвы народов при Лейпциге. Огромное представление потребовало участия примерно 275 тыс. физкультурников. Одновременно с этим на мельницу национализма лили воду и разнообразные добровольные пропагандисты: политики, учителя, чиновники и писатели. Согласно подсчетам, большая часть книг, написанных перед войной для детей и юношества Германии, так или иначе касалась военных подвигов немцев – начиная с победы над римлянами в Тевтобургском лесу и заканчивая войнами, которые привели к созданию Германской империи. И так было не только в Германии [672] Hewitson, Germany and the Causes , 92. . В Англии был весьма популярен писатель Джордж Альфред Хенти, опубликовавший более восьмидесяти приключенческих романов. Его персонажи могли оказаться сподвижниками Клайва в Индии или вместе с генералом Вольфом осаждать Квебек – во всех случаях сюжеты были очень похожи, а смелого английского паренька ждал непременный успех. Сам Хенти открыто говорил о своих мотивах: «Насаждение патриотических чувств было одной из важнейших задач моих книг, и, насколько можно об этом судить в настоящий момент, нельзя сказать, чтобы меня постигла неудача» [673] Eby, The Road to Armageddon , 6. .