Вадим Кассис - За кулисами диверсий

— Что вы имеете в виду, господин Вишневский? — с едва уловимым раздражением спросила Самсонова, Она не терпела недомолвок.

— Пока ничего конкретно сказать не могу. Но хотел бы предупредить: один из плакатов Шмидта мне, простите за откровенность, не по душе.

— Что это за работа? — живо поинтересовался Кацас.

— Он назывался «Добьем гадину». Изображал Гитлера, прижатого к земле штыками. Я лично видел сии плакаты на дорогах, по которым проходила Советская Армия. Как вы догадываетесь, мне, человеку, сражавшемуся в армии вермахта, означенная картина мало импонировала в те дни и не вызывает никакого восхищения теперь… — Он многозначительно поднял палец и замолчал.

А Самсонова подумала: если она имела весьма относительное представление о биографических данных Исаака Шмидта, то по части былой и настоящей жизни своего друга Виктора Николаевича Вишневского — Он же Иван Лапонов — у нее неясностей почти не было. Сейчас он занимал скромное место в библиотеке «Толстовского фонда» и по совместительству состоял старостой в русской церкви на Сальваторплаце. А было время, когда Иван Лапонов служил у гитлеровцев полицаем в оккупированной деревне Гремячье. За особые «заслуги» ему пожаловали офицерское звание и выдали униформу войск СС. Весной 1943 года Лапонов принимал участие в расстреле советских людей в поселке Навля на Брянщине.

— Евгения мне рассказывала, — промолвил Кацас, — что Шмидт — член Союза журналистов СССР, что у него значительные связи не только в этом союзе. Он работал на многих международных фестивалях, проходивших в Москве, делая портретные зарисовки крупнейших деятелей культуры разных стран. У него сохранились благодарности и восторженные отзывы о его работах от Феллини, Висконти, Марселя Марсо, Херлуфа Бидструпа, Анны Маньяни, супругов Торндайк, Радж Капура, Софи Лорен, Эрвина Гешонека, всех не перечислишь!

— Так вы говорите, что Евгения уже в Мюнхене? — спросила Самсонова. — Хорошо. Я думаю, что для начала мы ее поселим у Галины Николаевны Кузнецовой. А там видно будет. Что–нибудь придумаем. Если, конечно, они оправдают наши надежды…

— Разумеется, — поддакнул церковный староста.

Кацас молчал.

— А что известно о родственниках Шмидта?

— Вот, извольте, — староста положил перед Самсоновой бисерным почерком исписанный лист бумаги.

— Могли бы не создавать ребусы из своих сочинений. Я и в очках здесь мало что разберу…

— Разрешите прочесть?

— Да нет уж, не стоит тревожиться. Можно сказать, привыкла. Сколько докладных–то за свой век состряпали? Поди, на каждого эмигранта… Мы с вами давно связаны одной веревочкой. Не так ли? — И Самсонова углубилась в разгадывание очередного ребуса: «В самой что ни на есть пролетарской семье отца Шмидта было шестеро братьев. Участник войны. Атеист. После войны остались в живых трое братьев, в том числе Исаак Шмидт. Младший брат Исаака — Яков партизанил в отряде Соболевского, под Могилевом. Был схвачен немцами и погиб. О нем есть статья в «Могилевской правде» № 86 за 1960 год. Пишут, что Яков «погиб геройски». Отец и мать Шмидта были убиты в первые дни войны в Белоруссии… Жена — русская, Эра Петровна. Выехали в Израиль в ноябре 1972 года. Повод — желание навестить дальнюю и единственную родственницу Шмидта — Гафни Заагаву».

— Так, понятно. Почти все понятно. — Самсонова приподнялась. — Спасибо, господа! Подождем Евгению Шмидт. Надеюсь, что она или уточнит то, о чем мы можем лишь догадываться, или опровергнет наши предварительные выводы. Будем ждать…

Как–то под вечер в начале 1972 года в дверь московской квартиры Шмидта робко постучали. На пороге стоял немолодой незнакомый человек.

— Простите, это квартира художника Исаака Шмидта? Разрешите представиться — Бортновский Юрий Самойлович. По квартирным делам, — он нервно улыбнулся.

— Что ж, входите. Вы можете предложить что–нибудь интересное в плане обмена?

— Да, прочел объявление и решил, как говорится, забежать на огонек…

Гость обвел комнату внимательным взглядом, словно оценивая и взвешивая все «за» и «против».

— Желающих разменяться в наши дни не убавляется. Ох и непоседлив же стал народ! С вами будет проще, квартира в центре Москвы!

— Специалистам виднее, — буркнул хозяин дома.

— Как бы это половчее вам сказать? Я, конечно, маклер, в квартирных делах кое–что смыслю. Но, если угодно, могу предложить и более интересный вариант обмена, чем тот, о котором вы думаете и о которых сообщается в официальных бюллетенях.

— Нет уж, избавьте! — Шмидт протестующе поднял обе руки. — Мы жульничества и махинаций не хотим. И скажу вам по совести — просто боимся. Женечка, будь добра, проводи гостя. Будем меняться через государственное бюро.

— Зачем же так поспешно?! — Бортновский криво ухмыльнулся. — Я вас ничем не оскорбил, худого или конкретного ничего не предложил. Стоит ли выпроваживать человека, который — смею вас уверить — может еще пригодиться столь благородному семейству? — И, перейдя на полушепот, спросил: — У вас есть родственница в Израиле?

От неожиданности Исаак Шмидт онемел. Но тут же собрался и твердо, своим обычным ровным голосом произнес:

— Да, есть. Я лишь знаю, что ее зовут Заагава. Больше ничегошеньки…

— Вы хотели бы навестить ее? — продолжал шептать незнакомец.

Шмидт приподнял веки, взглянул на жену Эру Петровну, на дочь и молча пожал плечами. Воцарилась тягостная пауза.

— Будьте здоровы! Я навещу вас ровно через неделю. И можете не сомневаться: без адреса Заагавы я не появлюсь, а если все будет, как говорится, «по рукам», то квартирный обмен совершим «на высшем уровне»! — И гость исчез столь же стремительно и неожиданно, как и появился.

Семья Шмидта провела неделю в тревожном предчувствии каких–то неясных перемен. Нет, ни сам хозяин квартиры, ни его жена, ни дочь не думали о переселении на чужбину. Хотя искушение побывать за границей, посмотреть, что собой представляют «чужие города», о которых любил петь Вертинский, поработать там на этюдах, наконец, повидаться с единственной родственницей появилось немалое. «Несколько лет, как я вышел на пенсию, и могу в конце концов позволить себе раз в жизни такую вещь, как путешествие за границу! Заагава ведь не бросит нас на произвол судьбы», — рассуждал про себя художник.

Ровно через семь дней Бортновский вторично посетил квартиру Шмидта.

— Обещание выполнил. Ваша Заагава проживает неподалеку от Тель—Авива в поселке миллионеров Кфар—Виткине. Она владеет приличным хозяйством — плантации грейпфрутов, апельсинов, птицефермы. Рабочих рук, сами понимаете, не хватает…

— И как это вам, Юрий Самойлович, удалось столь быстро и в таких интригующих деталях все разузнать? — Шмидт вскинул густые брови. Он был в настроении.