Н. Денисов - На закате солончаки багряные

Невесту Саша каким-то образом успел присмотреть в соседней деревне Песьяново. Блистая значками, усадил ее на раму велосипеда и во всех крепдешинах, в белых босоножках привез на обозрение околотка. Еще с неделю, не менее, околоток мог лицезреть счастливых молодых, их гулянья под ручку, смех, улыбки, легкомысленный крепдешин молодой, развеваемый при легком колыхании ветерка, сияние значков и сверкающий лак козырька артиллерийской фуражки ее мужа.

Никто не расскажет, при пытках не разгласит тайну скорого исчезновения молодой Сашиной жены. Этого околоток не видел, а наговаривать напраслину на Сашу Кузьмина, зная его острый язык, опасались.

Ну, разошлись. Что так скоро? «Чё не быват!»

Ну душа не терпит, так и быть по сему. Надо заметить, что и в будущие времена Саша совершал попытки прочно утвердиться в семейной жизни, но таинственные его браки распадались опять же скоротечно.

А зря!

Надо было знать места, где жили справные невесты. Полнотелые, работящие, способные к тому же к крепким семейным узам и пополнению народонаселения страны, они жили в соседнем районе Казанском, в селе Грачи. Сие было известно не только застенчивым Федям, не знающим с какой стороны подкатывать к девахам, не умеющим связать слова в пристойное объяснение в симпатии, кроме как проявить «ласку» — придавить в общей куче где-нибудь на сенокосе в игровой свалке, нашлепать корявой ладонью по мягким, запретным местам. На вышеуказанное они, Феди, были способны. И все!

Таким вот «федям» привозили невест, которых они и в глаза не видели, бойкие на язык штатные свахи просватывали, ублажали грачёвских по старым, неизбывным обычаям. Сколько этих «грачат народилось у застенчивых «федей» и «кланек», сколько обновилось на наших двоеданских дворах кровей, пойди нынче сосчитай!

Впрочем, не с этими мыслями-раздумьями отправился я к Саше Кузьмину. Пора была горячая, уборочная, так что был непременно вечер, дня просто не могло и быть. Днями колотился я со своим тракторишком и жаткой на какой-нибудь из пшеничных полос — с вечными поломками, кровяными ссадинами на руках, но при высоком юношеском задоре.

— Саша, посоветуй, как лучше переоборудовать жатку!

А Кузьмин в эти дни был обуреваем своим.

— Это всё ерунда! — сказал он. — Вот, смотри, что пишут в «Труде». Какой-то Миша построил самолет и летает… Мы разве не можем?

— Можем! — сказал я. — Но я никогда еще не строил самолета.

— И я не строил. Самое главное — рассчитать шаг пропеллера, подъемную силу крыла. Остальное соберем, железяк хватит в совхозе. Вон сколько списанной техники ржавеет.

— Наверно, из дюраля надо?

— Ну, это детали… А в общем так: увольняйся, поезжай в авиационный институт… Нет, погоди, в институте долго штаны протирать. В Омске есть при авиазаводе техникум. Два с половиной года всего корпеть. Но ведь уже через год ты будешь классным механиком нашего красавца! А?

— Через год меня в армию заберут! — заметил я.

— Тогда давай строить не откладывая…

О том, что было потом, я написал в рассказе. Саша за один вечер соорудил на своем дворе ангар. В ход пошли подручные доски, штакетины забора, куски фанеры. Но главное — он накосил сухого камыша, покрыл крышу и, обуреваемый еще неслыханным азартом, рисовал на бумаге-ватмане «конструктивные особенности воздухоплавательной машины». Я раздобыл «шасси». Отвинтил резиновые колеса от исправных тракторных боковых граблей, что стояли за нашим огородом у кузни, в загородку корове притартал тяжелый мотор «ЗИД-4,5», что валялся неисправным возле стены зерносклада. Операция по добыче подручных «авиадеталей» только поначалу прошла незамеченной. Бригадир тракторной бригады (мой родной дядя Петр Николаевич Корушин, бывший танкист, бравший Берлин и расписавшийся на немецком рейхстаге) пропавших запчастей хватился быстро. Встретив в проулке мою мать, дядя сурово попенял:

— Передай Николаю, пусть колеса и мотор поставит на место.

Вечером, возле кузницы, я повинился бригадиру:

— Мы же на время взяли. Вернем, как только…

— С кем связался! — покачал головой дядя.

Камышовый ангар еще долго золотел и возвышался над забором Кузьмина. Когда через месяц, окончив осеннюю практику, я уезжал в механизаторское училище, чтоб завершить свое образование «широкого профиля», из окна автобуса бросил взгляд на еще целехонький камышовый скат крыши, на котором сверкала цвета серебристой дюрали пороша выпавшего за ночь снега.

Я еще долго дружил с Кузьминым. Как многие окуневцы, Александр Петрович перебрался в Ишим. Поселился на окраине — на «хуторе». Так в обиходе именовалась эта возникшая после войны, а может, и раньше — «нахаловка», где селились уехавшие правдами-неправдами из колхозов жители окрестных деревень. Кто-то сколачивал времянку, а затем поднимал домик из бревен или бруса, прирезал землицу для сада-огорода, заводил скотину. То есть обживался вполне по-деревенски, но жил уже свободным горожанином-полупролетарием.

Поставил на одной из улиц хутора свой дом и Саша Кузьмин. Только раз довелось заглянуть мне в эту его холостяцкую обитель, которая сразу напомнила мне тот древний дом Кузьминых, на подклетях, с перекрестьем из двух тяжелых плах на горничных дверях, за которыми по ночам плясала нечистая сила. Та же неприбранность, то же ощущение какой-то временности жилья. Как говорят, «отсутствие всякого быта», которое подчеркивали наспех приколоченные (не наклеенные даже и потому вздувшиеся пузырями) обои, отсутствие двери в проеме, ведущем в горницу, а в кути — недостроенная русская печь, имевшая лишь шесток и топку. Так что «по причине отсутствия» лежанки, где должны сушиться валенки и рукавицы, дремать рыжий котяра, покоиться ухваты и сковородники, кирпичи и обломыши кирпичей — сразу от чувала-трубы стекали до пола. Отчего вся несработанная до конца «конструкция» напоминала первую ступень изготовившейся к пуску космической ракеты.

— А-а, все никак не соберусь доделать! — уронил меланхолично Александр.

Работал он в ту пору на машине «скорой помощи». Встретив меня на улице Ишима, обрадовался и сделал крюк, высадив докторицу у больного, подвез меня «на этой консервной банке», чтоб показать свою обитель, куда я могу «завертывать в любое время»…

Другая встреча произошла через несколько лет, когда я работал в сельхозотделе «Тюменской правды», мотался с блокнотом по южным хлебным районам области. Как-то голосуя попуткам возле приишимского села Лариха, словил я «зисок» Кузьмина. Когда он тормознул и, обрадованно сверкая глазами, распахнул правую дверцу кабины, упавшую на боковину капота с жестяным скрежетом, «зисок», окутанный пылью, продолжало трепать и бить в необразимой лихоманке. Затем, припадочно подергавшись всей своей расхлябанной железной массой, он выстрелил взорвавшейся в карбюраторе смесью бензина и августовского воздуха. Заглох. Мы попеременно поработали «кривым стартером». Когда завели машину и тронулись с места, автомобиль, лишенный амортизаторов, нещадно тряс нас на любой маломальской кочке или выбоинке разбитого тракта.