Александр Коваленко - Гагарин и гагаринцы

Он провалился в бездну. Сердце замерло, дыхание прервалось от всей этой жуткости. Выдернул вытяжное кольцо, парашют не раскрылся, хотел уже воспользоваться запасным, но что-то вверху гулко хлопнуло и его крепко тряхнуло. Только тогда решился взглянуть вверх: над ним спасительно простирался белоснежный купол. Ему показалось, что он не движется, висит на одном месте. Новое состояние было столь приятным, что он поудобнее устроился в стропах и восторженно засмеялся.

Кому он будет благодарен всю жизнь, так это своему первому инструктору — летчику Дмитрию Павловичу Мартьянову. Никогда не забыть ему первый вывозной полет.

— Просите разрешение на взлет, — приказал инструктор.

— Ракета! Я — ноль шесть, разрешите взлет!

— Ноль шесть. Взлет разрешаю! — ответили с командного пункта.

Он изо всей силы надавил сектор газа, но Мартьянов сдержал его.

— Не торопись! Газ давай плавнее.

Самолет двинулся.

— Поднимайте хвост! Ручки от себя… Плавно-плавно…

Як-18 начал разбег. «Почему он подпрыгивает, как ошалелый? Я что-то не так делаю», — подумал, двигая вперед ручку управления, а рядом послышалась уже другая команда, как ему показалось, совсем противоречивая.

— А теперь энергичнее!

Но делал то, что говорил Мартьянов.

— Сбавляйте обороты двигателя!

Он сбавлял и наконец понимал, что именно это и надо в данный момент делать. Только такое решение почему-то у него самого запоздало. Не хватало времени все сразу сообразить. Мартьянов спокойно, ровным голосом говорил:

— Учись распределять внимание. По прямой веди самолет.

Очень сложно поначалу именно это: успевать следить за всем, когда из наушников шлемофона сыпались беспрерывные команды:

— Высота!.. Отвечайте, какая высота?

— Скорость!

— Крен!

А Мартьянов тоже требовал свое:

— Не зажимай управление!

Тогда, как только приземлились, Юрий посмотрел на Мартьянова открыто, в упор и спросил:

— Плохо у меня получается?..

Мартьянов внимательно оглядел видавший виды комбинезон с чужого плеча, перепоясанный широким ремнем с бляхой, оставшейся, наверное, с ремесленного училища, остановил взгляд на шлемофоне, тоже явно ему великоватом, сказал бодрее, чем хотел поначалу:

— Нормально получается… А без труда не вынешь и рыбку из пруда. Понял?

Потом они сделали еще семьдесят четыре вывозных полета. Инструктор учил видеть одновременно и показания приборов, и землю, и чувствовать самолет. А когда нужно было, подбадривал курсанта, шутил… Да, Мартьянов помог сбыться его самой заветной мечте — научил летать.

Предчувствие больших перемен в жизни возбуждало, постукивание вагонных колес доставляло удивительное наслаждение.

В кармане лежали два свидетельства (было и третье — его выдало Люберецкое ремесленное училище, тоже с отличием). Он получил их почти одновременно: диплом с отличием об окончании индустриального техникума и диплом Саратовского аэроклуба, в котором значилось: самолет Як — «отлично», мотор — «отлично», самолетовождение — «отлично» и общая оценка выпускной комиссии «отлично». Все было за него. Не маменькин сынок ехал на штурм новой высоты…

На душе было и радостно, и тревожно: как же теперь сложится его судьба? Оренбургское летное училище — одно из старейших в стране. Отбор, как он уже слышал, туда особенно тщательный. Конечно, причин для тревоги у него вроде бы и не было. Аттестации из аэроклуба хорошие. Здоровье тоже отменное…

Вот и перрон. Встречающие, объятия, цветы. Это пока не для него. Неторопливо оглядел старинное здание вокзала.

В шумной толпе почувствовал себя прежним старшиной и комсоргом.

— Где находится ЧВАУЛ?

В ту пору так называлось училище — Чкаловское военное авиационное училище летчиков. Теперь оно называется Оренбургским высшим военно-авиационным и носит имя Героя Советского Союза И. С. Полбина.

К училищу решили идти пешком: кто его знает, когда теперь вырвутся в город. Как-никак, а со штатской жизнью они надеются распрощаться. Брели по ровным, прямым улицам, останавливались, делились первыми впечатлениями.

Случайно набрели на рынок и ахнули от изумления. Вот те на! Перед ними стоял верблюд. Гагарин рассмеялся:

— Теперь я верю, что мы на границе Европы и Азии. Помните, Мартьянов говорил, что Оренбург стоит на стыке двух частей света.

Они двинулись дальше, курсом на памятник Чкалову, пока он не вырос во всю двадцатиметровую высоту.

— Вот и пришли к вам на смену, Валерий Чкалов…

Сердце все же забилось сильнее, когда Гагарин увидел свою фамилию в списках курсантов.

Исчезли пиджаки, ботинки, туфли, их заменили гимнастерки и сапоги, а длинная казарма с двухэтажными кроватями стала домом. В кино — строем. На тактические учения, в столовую — тоже строем. Начиналась новая жизнь, где все диктовалось уставом: поощрение, награда, взыскание.

Затянулась унылая, с обложными дождями осень. Давно опал багрянец Зауральной рощи. Потянулись нелегкие курсантские будни. Но Юрий и в них находил небольшие праздники.

Любил, когда строем шли по городу, чеканя шаг, и ждал с нетерпением команды:

— Запевай!

Пел от всей души. Дружный хор нравился, как и солдатские песни, бравые, каких раньше не знал. И если чувствовал, что сосед поет без этого радостного подъема, звонче затягивал следующую фразу, выше вскидывал подбородок — воодушевлял. О многом мечталось в эти минуты, понимал: вынесло его с этими вот ребятами на гребень доброй волны. Быть им теперь летчиками. А не всем ведь так повезло. Многие вернулись ни с чем назад.

Пока цена этому «быть» не так уж и велика: недосыпать, драить полы, бегать по грязи в атаку, промокнуть до нитки от дождя.

Но знал, право это может стоить и подороже: в главном корпусе училища висело больше ста тридцати фотографий его выпускников — Героев Советского Союза. Многие стали ими посмертно. Понимал, стать выпускником т а к о г о училища непросто и почетно. Потому и не помнят преподаватели серым, пустым, безразличным его лицо.

…В первые дни почему-то часто снилась мать. Скорбным было ее лицо, и она совала ему в карманы какие-то гроши, печеную картошку. Корила себя, что в родительском доме только-то и хватало хлеба, чтобы дотянуть Юру до шестого класса.

Просыпался вместе с голосом дневального:

— Подъем!..

Бежал на зарядку, а сон не оставлял его. И он в простодушии думал: «Вот кончу училище и куплю ей оренбургский пуховый платок».

Он уже видел эти всемирно известные платки и кое-что даже слышал про необыкновенных коз, пух которых так красив, так легок, что платки из него собирают золотые медали брюссельских, лейпцигских, монреальских и парижских выставок. Большой оренбургский платок нежнейшего пуха проходит сквозь обручальное кольцо.