Петр Валуев - Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел. 1861 год

Звезда Муравьева, видимо, бледнеет. Государь холоден. При вчерашнем докладе он ему не дал руки. В доме поговаривают об увольнении, об отказе далее вести дела в Министерстве. Особенно зла, едка и желчна министресса Пелагея Васильевна. Давно ли за обедом при разных воскресных гостях она и он торжествовали? Давно ли Клейнмихель величал его «общим спасителем»? Sic transit gloria [30].

22 февраля. Утром в Комитете. Потом в Департаменте сельского хозяйства, где открыл учрежденный под моим председательством комитет об устройстве Петровского-Разумовского и предполагаемых в нем заведений (Земледельческой академии и пр.). Видел Зеленого, который передал мне, что при последнем докладе государь почти сказал Муравьеву, что не желает иметь его министром. Он с гневом, и, ударив по столу, сказал, что не позволит министрам противодействовать исполнению утвержденных им постановлений по крестьянскому› делу и что управляющие палатами государственных имуществ должны помогать, а не противиться исполнению этих постановлений. Видно, что вел. кн. Константин Николаевич возбудил в государе эту мысль о противодействии министра государственных имуществ и его подчиненных.

Муравьев, который вообще ведет и держит себя теперь с большим достоинством и спокойствием, чем обыкновенно, отвечал (разговор происходил в конце доклада), что воля е. величества будет свято исполняться и что если он, министр, найдет принятие каких-либо мер противным своей совести и своим убеждениям, то будет просить уволить его от обязанности исполнять такие меры. Государь на это сказал: «Прощайте». Муравьев, возвратись домой, написал письмо государю с просьбою об увольнении от звания министра, но Зеленый дал ему совет не посылать письма до следующего доклада, чтобы вполне убедиться, что обнаруженное государем настроение ума не было минутного вспышкою, вызванною наговорами, не имеющими надлежащего основания.

Вечером у Паскевича. Theatre de Variete. Весь петербургский beau monde. Паскевич едет в субботу в Рим для передачи королю и королеве неаполитанским знаков ордена св. Георгия за Гаэту.

Все варшавские notability [31]всех сословий, от Фиалковского и Замойского до Шленкера, подписали адрес, представленный наместнику. В этом адресе не выражается никакого категорического желания или просьбы ни о статуте 1832 г., ни о конституции конгресского царства, но только приносится е. и. величеству общая просьба обратить внимание на злополучное состояние Польши. Наместник принял адрес. Здесь его в этом обвиняют, хотя неизвество почему. Между тем вся Варшава в трауре, и коноводы движения, конечно, постараются faire mousser autant que possible le sang verse [32]. Кн. Горчаков, говорят, сменил об. – полицмейстера и дезавуирует ген. Заболоцкого (дежурного), приказавшего выдать войскам боевые патроны.

23 февраля. Утром в Комитете. Вечером у вел. кн. Елены Павловны. Ждали государя, но он не приехал, потому что у него был прибывший из Варшавы ст. секр. Карницкий. Мне говорил Фредро, что Карницкий прислан от кн. Горчакова с положительным и категорическим признанием в невозможности продолжать прежний regime и в безусловной необходимости или сделать уступки и переменить систему, или править Царством со дня на день штыками и картечью. Карницкий говорит, что он не может остаться на службе, если требования кн. Горчакова не будут удовлетворены, что никто остаться на службе в Царстве Польском не может, одним словом, что струна была натянута донельзя и лопнула. Gouverner c'est prevoir [33]. Хорошо у нас предвидели и правили. Вел. княгиня сказала мне: que fautil faire en Pologne? – Changer de systeme, Madame. – Je le pense aussi; mais voici le ministre de l'interieur qui est flamboyant et parle de mesures de severite [34]. (Ланской!!) – Mais on a etc trente ans severe, Madame, et ou en est-on arrive? [35] {10}.

24 февраля. Утром в Комитете, вечером на рауте у кн. Горчакова. M-me Kalergi мне сказала, что, по отзыву ее отца (голубого гр. Нессельроде), все потеряли голову в Варшаве и в продолжение 2 дней городом управлял и все полицейские обязанности исправлял Комитет из граждан и обывателей. Убиты, конечно, большею частью невинные зрители, между прочим, француз, служащий в управлении железной дорога. Сегодня утром были позваны к государю Тымовский, Платонов, кн. Долгоруков и кн. Горчаков. О результате аудиенции Карницкого я не мог узнать ничего положительного.

25 февраля. Утром в Невском монастыре, потом в церкви, потом в Комитете, заходил к Вяземским. Встретил Фредро, который говорил, что в совещании у государя вчера участвовал, кроме Горчакова и Долгорукова, военный министр, что Платонов на сей раз говорил в смысле последнего отзыва наместника, т. е. в смысле необходимости перемены системы, что его поддерживал Сухозанет и что государь, несмотря на противоречия Долгорукова и Горчакова, решился не прибегать исключительно к силе. Написано в Варшаву о представлении ближайших со стороны князя-наместника предположений.

26 февраля. Утром у обедни. Был в Комитете и видел бега на Неве. Одно национальное удовольствие. Много народу, и он смотрит с участием на это зрелище.

Третьего дня был у меня ген. от артиллерии бар. Корф и передал мне бумагу по тяжебному делу его брата, бывшего председателя Тобольской казенной палаты, с его женою. Редко читал что-нибудь гаже. Пошлые ругательства с постоянною примесью баронской спеси и возгласов насчет герба, дворянского достоинства, дворянских чувств, facon de voir d'un chevalier [36]и т. п. Между тем, этот chevalier [37]с гербом называет жену подлою тварью, подлянкою, говорит, что сказал ей: Il faut que vous recuiez (sic) la maison de voire presence [38]и пр. Из переписки видно, что жена дрянь, но и муж далеко не рыцарь. С этими навозными бумагами ген. Корф приехал ко мне прямо от государя в полной форме с лентою, принесши е. величеству благодарность за какую-то милость по случаю служебного юбилея. Нужно значительное притупление всякого рода чувств и полное обращение в юбилярную служебную «res», чтобы с легкой руки в александровской ленте высыпать перед незнакомым человеком такого рода скверный семейный сор.

Читаю oeuvres posthumes de Tocqueville [39], когда у нас будут так писать? Когда у нас будут Токвили?

27 февраля. Утром в Комитете. Потом в Министерстве, у кн. Голицыной и кн. Суворова, которого застать дома невозможно. Вечером у министра, который сообщил мне на заключение проекты указов министру уделов по вопросу об устройстве удельных имений.

28 февраля. Утром у ген. Муравьева. Разговор шел, между прочим, о возможности его выхода из Министерства вследствие объяснений с государем. Когда я ему сказал, что, по моему мнению, надлежало бы обождать открытия нового комитета сельских обывателей, то он отвечал: mais vous concevez qu'il m'est plus avantageux de m'en aller plutot. Les choses n'iront pas. Il vaut mieux etre dehors avant la bagarre [40].

Заседание Комитета. Гр. Блудов рассказывал, между дрочим, что про княгиню Багратион, постоянно жившую в Париже, гр. Федор Пален говорил: «qu'une colonne ennemie l'avait coupee a la bataille d'Austerlitz et que depuis elle n'avait pas reussi a se degager» [41]. О наших законах Сперанский отзывался, что их надлежит писать неясно, чтобы народ чувствовал необходимость прибегать к власти для их истолкования. Гр. Блудов присовокупил: «Это, впрочем, была не его мысль, а мысль покойного государя». Различие между самодержавием и деспотизмом гр. Блудов объяснял императору Николаю тем, что самодержец может по своему произволу изменять законы, но до изменения или отмены их должен им сам повиноваться {11}. Завтра будет, говорят, eu Journal de St-Petersbourg un communique a propos des affaires de Pologne. – On ne tombe, disait un homme d'Etat, que du cote ou l'on penche. – Si nous tombons en Pologne, c'est done du cote des mesures de police substituees a des idees de gouvernement [42].