Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)

Перечитываю сейчас «Иосифа» (второй раз). Дочитаю и поболтаю с тобой непременно. Может, это все и претенциозно, но мне, по чести, важнее наметить какие-то мысли по этим вопросам, чем отчитаться в неважной и имеющей быть долго неважной погоде. Кроме того, никакую погоду я изменить не в силах, даже пробовать не стану.

Стихотворение Твардовского хорошее: точнее, человек, стоящий за этим стихотворением, очень хороший, искренний. Он редко в стихах открывает для меня новую точку зрения (как это было со стихами из романа Пастернака) и новый мир, но и совпадение взглядов, хорошо сформулированное, уже немало.

Послезавтра половина назначенного мне судом срока. Зима, весна, лето, зима, весна – глядишь, и встретимся. Как-то она произойдет, наша встреча. Какова будет степень респектабельности Валерия Самсоновича, Ольги Валерияновны и Николая Валерия Публия [67]. Уверен, что они будут здоровы, благополучны и более или менее довольны ходом своих дел. Чего я им и тебе желаю, дружески разлучаясь с тобой в этом письме.

Твой Илья.

18.11.70

Доктору так отвечает очкастый и хилый курильщик:

Низкий поклон Вам, сарматкунашедший профессор!

Ваше письмо лучезарней улыбки Киприды!

Только почто мне не пишут лилейнораменная Ваша супруга

С мудрою дщерью, постигшей все Фебовы тайны?

Кстати, Георгий Борисович. Что такое лилейные? Лиловые? Неужели эллины считали красивыми лиловые плечи? Ну и ну!

Очень рад Вашему сообщению о Твардовском, но боюсь, что это временно. В свое время меня осведомляли о ходе болезни Казакевича (в таком я был кругу), и все его облегчения оказывались иллюзорными. Дай-то бог, чтобы история в этом случае не повторилась.

Мне одна приятельница переписала из его сборника очень умное, по мне, стихотворение. Там речь идет о том, что ничто и никто не в силах сладить со стихами: «За каким-то минувшим сроком – И у времени с языка Вдруг срывается ненароком Из того же стишка строка». Так-то оно так, проверено это, и точно и в перспективе весьма утешительно. Только я, по своей въедливости, перевожу всегда такие проекции на житейские разряды, и в этом случае нестерпима становится мысль о многих прекрасных талантах, которых неизменно ставили перед выбором Иоанна Предтечи или Галилея. Но это невеселая тема, тем более, что строки все же всплывают действительно ‹…›

Крепко целую Вас и Ваше семейство и сердечно приветствую наших общих знакомых.

До свидания. Илья.

25.11.70

Здравствуй, дорогой мой!

Хотел назвать тебя (по привычке к литературным пошлостям) «моим дорогим Зоилом», но вовремя удержался. Чем и горжусь.

Живу я сейчас под знаком предстоящего через три дня свидания с Галей. Из всех информаций, которые я ожидаю, меня, пожалуй, более всего волнует история с Юрой Диковым [68]. Галя пишет об этом хоть и взволнованно, но глухо и темно. Надеюсь, что дело не дойдет опять до самоубийств и долгих болезней. Тебе бы надо как-то вырваться из своих очень серьезных (не сочти за иронию, я говорю об этом уважительно) занятий и пригреть его: это ему может очень помочь. Передай ему и слова моей неизменной нежности: по-моему, у нас были искренние и доверительные отношения, и эти слова ему не будут неприятны.

Понимаю твое ощущение по поводу теологических споров. Он чудесный и умный парень, но его религиозность мне тоже всегда казалась внушенной и надрывной и вызывала в данном конкретном случае большую досаду. Иное дело А.Э. Левитин [69]. Знаешь ли ты его? Мы с ним обменялись несколькими небольшими письмами на теологические темы, и боюсь, что из моей жажды умничать (по-моему, жажды в теперешнем моем состоянии более или менее объяснимой) я наговорил кучу бестактностей ‹…›

Насчет моего поумнения ты заблуждаешься уж точно. Книги я читаю, пожалуй, по инерции и для поддержки внутреннего духа. Не думаю, что КПД слишком ощутителен; вот тут я жалею об институтских временах: сдать бы экзамены и проверить самого себя. В философии я застрял где-то на Платоне, а в будничные дни перечитал новыми несколько глазами «Иосифа» [70]. Перечитал я с удивительным восторгом и приподнятостью, впору начинать в третий раз сначала, но повременю 3–4 месяца. Между прочим, едва ли не самое его высокое качество – уважение к читателю, его трудоспособности и желанию вникнуть. Он-то должен был помнить (да еще в те годы), что и тысячная часть читателей Германии не осилит ни его мыслей, ни его роли гида на обширной территории – сфера – земля – колодец, ни его иронии, ни стиля. Это я не для сравнения, пойми правильно: для принципа. Что касается моих небрежностей, ты кругом прав, дорогой мой зоил (ввернул все же. Только не в конкретном случае: каменья – подаянье – это у Лермонтова частный случай, а вообще-то – устойчивая фразеология от заповедных, едва ли не библейских времен. Мой Иов должен был просить не куска хлеба, и взор его являл бы живую муку по иному поводу совсем. Впрочем, пустое это дело обсуждать строки, списанные мной, канувшие давно по разряду «забытое и неопубликованное» (по счастью). А в остальном ты кругом прав, только не в принципе. Потому что «горы пусть рисует мой друг» [71] – это неумелый, но все-таки протест по поводу повсеместной сейчас имитации художнической и вообще духовной жизни. Говоря опять же высокими сравнениями – что перевешивает: явление Непомука-Эхо – или «треугольная груша» [72]. Впрочем, больной разговор непременно сбивается на совершенную приблизительность – потому я и умолкаю. Благодарю тебя – очень и искренно. И обнимаю тебя, Галку, детей.

Твой Илья.

26.11.70

‹…› Погода здесь переменчива (это я подхватываю предложенный тобой светский разговор), то кажется, что ты стал совсем аборигеном и все тебе нипочем, то, что ан нет.

Получил я недавно письмо от Людочки Дегтяревой из Молдавии. У нее такой щебет; кажется, она рада своему замужнему состоянию, хотя и очень старается представить, что все как раз наоборот. Не могу удержаться от сплетни. Тем более что я уверен, что ты будешь польщен, хотя тоже постараешься представить, что все как раз наоборот. Ну так вот, она очень и очень вжилась в роль пушкинской Марии (ты, стало быть, его же Мазепа). С грустной улыбкой смирения с судьбой пишет она о своих несбыточных и несбывшихся надеждах, о том светлом ощущении, которые рождает в душе ея одна только мысль о тебе. Ну, я ее стал урезонивать. Подумай, – сказал я, – подумай, кто ты и кто он? Что ты понимаешь в измерениях разностей времен продолжительностью 0,0000…0!сек? Сможешь ли ты прочесть хотя бы одну строчку из работ А. Эйнштейна? Ну и все в том же роде. Так что, думаю, ты можешь быть спокоен: она не сбежит после моего выговора от своего мужа и не потащит тебя к венцу.