Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)

3) Очень соблазнительна эта идея немецкой, но не русской «середины». Но какая же нравственная «середина» у Ницше и его адептов? Чем отличается Достоевский от Ницше, в общем-то понятно: отношением к праницшеанству (Раскольников, Ставрогин, Ив. Карамазов), еще, может быть, пониманием неизбежности смердяковщины – Ницше такого фарсового варианта трагически не предвидел. Но, как это ни мракобесно звучит в моих устах (на фоне воспоминаний об отечественном литературоведении 40-х гг.), что-то их и сближает, хотя бы возможность предположить это «все позволено», его альтернатива.

4) Цитирую тебя: «Его все-таки всю жизнь влекло (интерес к этому роднит его с Д.) к неким безднам, темным сторонам человеческой природы, к болезни и смерти». Но почему именно с Д.? Не с Г. (Гоголем), не с Т. (Толстым – «Три смерти», «Смерть Ивана Ильича»)? Не могу вспомнить и многих подтверждений – только «Доктор Фаустус», где это делается глазами любящего, но врача, а не изнутри. О «Волшебной горе» здесь и говорить нельзя: там же как раз случай не болезни, – бегства в болезнь.

5) Попутное замечание. Оно у меня бродит, и если ты найдешь в нем что-то, может, сумеешь развить. Не играет ли Серенус Цейтблом такую же роль, как рассказчик «Бесов» – обитатель Скотопригоньевска? Не нужен ли и тому и другому писателю такой в общем-то человечный, но дюжинный взгляд на происходящее. Я хочу сказать о силе того и другого, когда речь идет о бесспорных человеческих оценках (у Д. – бесов, у М. – хотя бы охоты за ведьмами в историческом и современном аспектах). Но когда нужно оценить изнутри явление, не поддающееся простой градации, и Манн, и Д. прибегают к письмам и дневникам Леверкюна и Ставрогина (последнее, понятно, в редакции). Но здесь я увлекся и полез с советами, на которые, повторяю, совсем не считаю себя сейчас готовым.

6) Пожалуй, последнее. Не могу предельно уяснить себе «сближение католицизма и социализма у Достоевского» (твои слова). Сближение их самих как антиподов Д.? Или Д. приближается к ним, хотя и клянет их всяко? Тогда в чем же? В идее соборности, вселенской церкви, что ли? Боюсь, что ты здесь просто темновато сформулировал свой тезис, и я не могу уловить мысль.

Читаю я сейчас сборник статей Дороша об ис<���кусст>ве. По-моему, я это делаю зря – читаю статьи человека, фактографический материал которого лучше и глубже следует усваивать в специальных изданиях (научных), а из оценок которого (чисто новомировских) малость вырос. Но захотелось нетрудного чтения – вот я и читаю.

Не будешь ли ты в марте в Сибири, чтобы постараться попасть на общее свидание без специальных затрат? Думаю, впрочем, что это безнадежно. Скорее всего, отложим встречу на конец мая 1972 года.

А пока я тебя и твоих домашних очень сердечно обнимаю – и жду писем.

Илья.

Январь 1971

Дорогой мой Марик!

Я не отослал еще этого письма (не успели, т.с., обсохнуть чернила), как пришло еще одно твое – от 1.01.71. Прежде всего, жаль мне, что я не упредил Каверина, не первым прочел твой роман. Постарайся именно к 19 мая завершить еще что-нибудь: это подогреет мое тщеславие, хорошее, разумеется.

Фокус-покус в том, что и я Мережковского прочел с интересом. Надо было войти в круг большого чтения того времени – «Вехи», несколько «Аполлонов», «Весов», сборник Бердяева и пр., чтобы понять, что это легковесные общие места (от терминов до методологии) далекой эпохи. О непривычной исходной точке Бурсова я тебе тоже писал; что ее примут в штыки, легко можно было предвидеть.

Не понимаю, чего это ты бросился защищать Дымшица от Лифшица. Тут уж последний был кругом прав и последователен заведомо: сначала Разумный, потом Дымшиц – одного поля ягоды. А по существу я тебе же и писал, что вкусов его не разделяю. Но вот его прекрасная мысль: не примешивайте к чисто эстетическим оценкам этические. От того, что Пикассо – коммунист, а Дали, скажем, нет, этическая сущность не меняется. И когда это Дымшиц был действительно лежачим – не пойму. Я наверно писал неясно: Кафка, Хемингуэй или Камю никак не перестали быть для меня значительными явлениями.

В прошлогодней «Литературке» я читал отрывок из этого же романа Хемингуэя и, помнится, впечатление совпало с твоим. Пусть Галя привезет мне в марте эти номера, и Фриша (хотя бы на время), и обе статьи Лема и другого – о «Фаустусе». Фриша я читал вот что: «Хомо Фабер», «Андорру», «Биндермана», – и по тому, как взахлеб читал и как сейчас мало что помню, сужу, как ты прав. Я вот и из Саган («Любите ли вы Брамса») ни эпизода не помню, а вот читал же ведь.

Пора и мне прощаться с тобой. До скорых встреч, на бумаге пока.

Твой Илья.

11.1.71

Дорогой Юлик!

В ряду обширной, но припоздавшей малость новогодней корреспонденции пришло и твое письмецо, которому я неизменно рад.

Сначала (изячно говоря) антрену: я буду рад и спокоен, если Петя действительно отдохнет от опасных дел, пощадит и свое здоровье, и свою свободу. Не говоря уж о чисто пугающих последствиях (это в первую очередь меня заботит), в большом рвении, в ощущении себя обязанным есть благородство, но неизбежны часто и неглубина, и даже неверные шаги. Нечего и говорить, наверно, что я в данном случае действительно настаиваю на антрену и надеюсь на твою скромность. Сам понимаешь: ложно могу быть оценен и я сам, и мое отношение к «делу» и к Петру. А я ведь, глядя на себя со стороны, существенно не изменился ни в том, ни в другом, ни в третьем.

Всем общим знакомым я сообщаю о получении открытки от Валерия Агриколянского. Я и вправду воспринимаю этот не очень-то и большой факт как событие: приятно убедиться в конечной и исходной порядочности своего давнего товарища. Хотя, поверь мне, я никогда не мерил порядочность фактом «пишет – не пишет», но здесь особслучай.

Я тебя очень хочу предупредить вот о чем. В затеянной мной сейчас поэмке есть главка, заведомо слабая, но нужная мне как трамплин к следующей главе. Там такая пустяковая идея: нашего Беранже и меня застает Новый век; мы слишком были привязаны к страстям своего времени, и новые люди уже читают нас разве что с комментариями. И, конечно, не бог весть какая идея: «Забудутся песни – останется доброе имя». Я это пишу тебе вот зачем: если поэма состоится и в ней останется глава, не воспринимай это никак на свой счет. Мне нужна постановка вопроса (идеи Аввакума или Радищева, которых неспециалисты взахлеб не читают сейчас) и только. И связанные с этим мысли.

Как здоровьице Иришки? Меня чего-то все молодые женщины позабросили, и я на сей счет предаюсь кокетливым сокрушениям. А главное: здорова ли она сейчас и бодра ли?

Жду твоего письма обо всем и крепко тебя целую.

Илья.