Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

Поскольку общество расслоено по признаку благонадежности, надзирателями в лагеря нанимают лишь «доверенных» граждан. На практике «доверенный» синонимичен обеспеченной элите. Этих людей учат бесчеловечному обращению с заключенными, внушают им, что зэки – «псы», «скот», вовсе не люди. К тому же их поощряют за предотвращение побегов, поэтому многочисленны истории о том, как надзиратель якобы помогал заключенному бежать, а затем пристреливал его или смотрел, как тот погибает от тока на колючей проволоке, и волок тело назад, чтобы получить премию.

Худшие лагеря, кваллисо (буквально «центры сосредоточения»), – для изменников родины, политзаключенных и всех, кого признали виновным в «антигосударственных» преступлениях (заговоре с целью захвата власти, сотрудничестве с империалистами) или в проступках попроще (читал иностранные газеты, подшучивал над внешностью или интеллектом Ким Ир Сена). Кваллисо Ким Ир Сен создал по образцу советского ГУЛага вскоре после прихода к власти и отправлял туда всех, кто представлял угрозу для режима. Меньше, чем на пожизненное, в кваллисо не попадают; публичные казни там – обычное дело. Что в этих лагерях происходит в действительности, толком неясно – сбежать и рассказать удавалось очень немногим. По словам редких свидетелей, в лагерях, где мужчины и женщины содержатся вместе, запрещен секс, поэтому официально санкционированы аборты и убийство новорожденных. Аборты проводят насильственно – зародышу вкалывают яд, матери попросту режут живот или же дитя душат, едва оно делает первый вдох. За доносы положено вознаграждение, и заключенные сплошь и рядом стучат друг на друга при активном поощрении лагерной администрации. Один бывший зэк стал свидетелем неудавшегося побега: избитый нарушитель лежал на земле, а другим заключенным велели ходить, наступая прямо на него и ломая ему кости, пока он не умер. Другого зэка повесили, а остальным велели бросаться в него камнями, пока он бился в петле. Трупы оставались на виду всю ночь, иногда и по нескольку дней – в назидание.

В некоторых лагерях заключенных приставляют друг к другу попарно – следить и докладывать, если поднадзорный говорит что-нибудь подозрительное, в том числе во сне. На допросах применяют средневековые пытки – избивают палками и камнями, вешают над костром, железными крюками вспарывают тело, ломают, вырывают и отрубают пальцы, руки и ноги. Была пытка под названием «часы»: заключенного ставили на стол, начальник тюрьмы или надзиратель называл время, а заключенный должен был руками показать, как расположены стрелки на циферблате, и стоять так, пока не назовут другое время. Продолжалось это, пока заключенный не падал; поступали так не только с сильными мужчинами, но и с детьми и беременными женщинами. Надзирателям сходят с рук изнасилования. Детей казнят на глазах матерей, жен – на глазах мужей. Те, кого не убивают, нередко гибнут при авариях в шахтах или при заводских пожарах, а если и это их не берет, угасают от голода или болезней, которые никто не лечит: людям не разрешают мыться или переодеваться, их кормят помоями, они спят на холодном полу без матрасов, сбившись в кучу, и болеют все. Если заключенный умрет, его родные на воле не получат оповещения; если заключенного все-таки выпустят, с него возьмут подписку о неразглашении всего, что творится за решеткой. Большинству не сообщают, в каком таком преступлении их признали виновными.

Уровнем ниже трудовых лагерей для политзаключенных – «лагеря перевоспитания» кёхвасо («центры просвещения»), поменьше, чем кваллисо , и с примерно такими же условиями. Подобных лагерей в стране около двадцати – содержащиеся здесь заключенные, называемые «гнилым» или «подрывным элементом», виновны в политических, уголовных и административных (убийство, поездки без разрешения) или экономических преступлениях (пхеньянский эвфемизм, обозначающий кражи, нелегальное пересечение границы, контрабанду или нелегальную торговлю и частное предпринимательство). В отличие от центров сосредоточения, где заключенные считаются «неисправимыми», в центрах перевоспитания с заключенными каждый день проводят политзанятия, и люди могут смутно надеяться на возвращение в «нормальное» общество. Некоторых держат в камерах, но большинство работает каждый день с семи утра до заката, с перерывами только на ужин и на политзанятие. Официально лагеря перевоспитания считаются не тюрьмами, а центрами реабилитации, и власти заявляют, что заключенные, «измученные угрызениями совести», приходят туда и остаются добровольно.

Здесь пытки тоже норма. Одна женщина, Ли Сун Ок, говорит, что ее допрос по делу о мелком правонарушении начался с того, что ее повалили на пол, накрыли одеялом, а затем двадцать или тридцать мужчин пинали ее, пока она не потеряла сознания. Затем ее допрашивали трое суток подряд и били, едва она закрывала глаза или задремывала. После этого несколько месяцев над ней издевались – запихивали в кирпичную гончарную печь, где она теряла сознание от жары; секли, раздев донага и примотав к стулу; привязывали к скамье и насильно заливали воду в горло; выбивали зубы; совали между пальцами палки и крутили. Однажды, в очередной раз лишившись чувств, она пришла в себя и увидела, что ей поперек живота положили доску, а на доске стоят двое мужчин; после этого Ли не могла подняться две недели. Преступление ее состояло в том, что она отказалась дать крупному сотруднику безопасности лишний отрез ткани (сверх его пайка), из которого чиновник хотел сшить себе пиджак как у Ким Чен Ира. Если б она дала ему ткань сверх положенного, наказание было бы не мягче или даже строже.

Еще один северокореец, директор школы, рассказывал, что в здании школы нашел трупы двух учителей, а когда сообщил об этом в полицию, его арестовали за двойное убийство. Никакого расследования не проводилось. Добиваясь признания, полиция пытала его током, пока у него буквально не расплавились уши и пальцы. Позднее, когда в убийстве признались какие-то воры, бывшего директора, охромевшего и изуродованного, отпустили при условии, что он даст подписку о неразглашении, обязуется никогда никому не рассказывать о том, что с ним было, – а иначе его ждут новый арест и новые пытки.

Бежать буквально некуда. Если покончишь с собой, как поступали многие, в лагерь угодят твои родные, а если они уже в лагере, их казнят или посадят в одиночку – в камеру, где можно только сидеть и торчат шипы, чтобы заключенные не прислонялись к стенам.

В центре сосредоточения было шумно и людно. Сину велели раздеться, одежду забрали, а взамен дали тюремную робу – Син узнал в ней старую китайскую военную форму времен Корейской войны. Когда он переоделся, его бросили в одиночную камеру, где даже не ляжешь толком. Высоко в стене была узенькая щелочка зарешеченного окошка, в другой стене – стальная дверь. Деревянные полы пропитались человеческими нечистотами. Все это походило на склеп.