Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет

– А, кстати, – у меня новости от режиссера Сина. Он приезжает 15 апреля, в день рождения великого вождя.

Чхве не очень-то поверила. Син, которого знала она, ни за что не сбежал бы в Северную Корею.

И однако эти частые Кимовы уверения расстраивали ее. Если Син приезжает, размышляла она, что будет с нашими детьми? Он заботился о них, пока меня не было? И вообще, как это он приедет? Он тут не выдержит и дня. Но если он приедет, у меня появятся силы жить дальше… И так она дискутировала сама с собой часами.

Режиссеру Сину ни в коем случае не надо сюда приезжать.

Если он приедет только ради меня, это все-таки будет прекрасно…

Ему не стоит приезжать. Ему нельзя приезжать.

«Чем дольше я думала, – позднее писала Чхве, – тем больше запутывалась. Режиссер Син не шел из головы. Даже во сне являлся». Один раз ей приснилось, будто она снимается на натуре, а режиссера Сина нигде нет; она ищет его и в конце концов находит в канаве у поля – Син лежит, свернувшись калачиком. Чхве пытается поднять его и не может. Проснулась она в полной уверенности, что с бывшим мужем беда.

14 апреля 1982 года, накануне дня рождения Ким Ир Сена, никаких вестей о Сине не поступило. Перед ужином господин Кан и другой наставник усадили Чхве на первом этаже слушать аудиопленку с перечнем всех подвигов Ким Ир Сена. Затем поставили другую, с подвигами его покойной жены Ким Чен Сук, затем третью, с похвалами всей его семье – отцу, матери, братьям и дядьям. Пока крутились пленки, запрещалось разговаривать или закрывать глаза. Впоследствии Чхве узнала, что такова государственная традиция кануна Дня вождя: по всей стране граждане поголовно проводят вечер в молчании, слушая эти истории производства Центрального телеграфного агентства. «Магнитофон играл час сорок минут, – говорила Чхве, – а я все думала о режиссере Сине».

В День вождя Кан явился в дом с букетом азалий от любимого руководителя. Официальная история Северной Кореи гласит, что в 1945 году, когда Ким Ир Сен со своими партизанами наконец отбросили японских захватчиков за китайско-корейскую границу и после долгих лет изгнания ступили на родную землю, в первой же деревне зацвели азалии, и всех охватила радость встречи с Родиной. С той поры азалия – национальный цветок Северной Кореи.

Ким Ир Сену северокорейской иконографии, розовощекому и улыбчивому, как Санта-Клаус, приличествовал день рождения а-ля Рождество: всенародный пир, редкий праздник для рабочих и студентов, все получают мясо в пайках, дети – подарки от государства: обычно конфеты или новые школьные формы, за которые полагалось благодарно кланяться портрету великого вождя, по закону висящему в каждом доме на почетном месте. Портреты раздавали населению бесплатно, а к ним – специальные белые тряпочки, чтобы протирать с них пыль. Раз в месяц проверяющие из министерства общественных стандартов забегали проверить, чистый ли портрет. Нескольких пылинок хватало, чтобы на гражданина написали кляузу; за пару промахов такого рода могли и посадить. Рамка поверху была шире – чтобы портрет не бликовал и чтобы великий вождь выразительнее взирал на обитателей дома.

Вместе с цветами Каи приволок коробку. На лицо он приклеил гордую улыбку.

– Любимый руководитель прислал вам подарок, – сообщил он Чхве. – А теперь я проведу церемонию.

Вместе с Хо Хак Сун и Ким Мён Ок он освободил в гостиной место перед портретом Ким Ир Сена и поставил ящик, как из-под яблок. Велел Чхве встать на ящик и посмотреть на портрет.

– При торжественной церемонии надо петь «Песню генерала Ким Ир Сена», но это мы сегодня пропустим, – сказал Каи. – Просто принесите клятву верности.

Чхве учила и репетировала клятву, но перспектива выступить взаправду обескураживала. Чхве замялась.

– Давайте скорее, – не отступал Каи.

Было ясно, что выкрутиться не удастся. Лучше покончить с этим побыстрее.

– Я благодарю вас, великого вождя, за ваше великодушие и за то, что дозволили мне принять участие в славной революции. Я клянусь, что изо всех сил постараюсь отплатить вам за доброту Я желаю нашему великому вождю долгих лет жизни.

И Чхве поклонилась портрету. «Я играла во многих фильмах, – позднее говорила она, – но стыднее роли мне не выпадало». Кан, впрочем, остался доволен. Он открыл коробку. Внутри оказались японские фрукты, консервированная рыба, несколько банановых гроздей и «именные часы» с выгравированным именем Ким Ир Сена – те самые, о каких всю жизнь мечтала Хо Хак Сун. Чхве грызла совесть – часы достались ей, хотя она их не заслужила и даже не хотела. Мысли ее прервал девичий визг.

– Ух ты! А это что? – вскричала Ким Мён Ок, схватив банановую гроздь. Она еще никогда не видела бананов.

Не прошло и года, уже в 1983-м, Чхве стояла под тем же улыбающимся портретом в той же комнате с теми же людьми. После такой же церемонии ей преподнесли еще одну подарочную коробку. В коробке опять лежали именные часы, «Омега» из настоящего золота (Чхве затылком чувствовала завистливый взгляд Хак Сун), и ленточка цветов национального флага с вертикальной золотой полосой посередине. Кан приколол ленточку Чхве на грудь.

– Великий вождь Ким Ир Сен и любимый руководитель товарищ Ким Чен Ир награждают вас орденом Национального Флага первого класса.

То был второй по значимости гражданский орден КНДР, после ордена (кого бы вы думали?) Ким Ир Сена. Чхве терялась в догадках, как умудрилась сподобиться, но понимала одно: орден обязывает ее служить государству. Несомненно, Ким Чен Ир наконец приставит ее к делу.

К какому именно делу, Чхве не знала – пока в один прекрасный день на вечеринке Ким Чен Ир не сказал ей ни с того ни с сего:

– Приехал режиссер Син.

После голодовки Син проваландался в тюрьме номер 6 еще полтора мучительных года. Условия содержания постепенно менялись. Начальник тюрьмы регулярно вызывал его и задавал вопросы о кино – до того конкретные, что Син отчетливо припоминал допрос после первого побега, когда сотрудники госбезопасности то и дело куда-то бегали, рапортовали Ким Чен Иру и возвращались с новыми вопросами. Лишь одному человеку в Северной Корее было доступно запрещенное южнокорейское кино, и лишь этот человек мог так спрашивать.

Вскоре после того, как начались эти беседы, Сина допросил министр народной безопасности.

– Если бы вы жили с Чхве Ын Хи, вы бы отказались от попыток сбежать? – спросил министр.

– Конечно, – ответил Син. Дальше он постарался как мог – и впоследствии боялся, что пережал: – Я обычный человек, я буду рад нормальной семейной жизни. Я приму участие в революции. Отныне я стану полагаться только на партию и действовать согласно ее желаниям. Я наконец проникся истиной лозунга Трудовой партии Кореи «абсолютность и безусловность». Прежде я не понимал – я трактовал его с капиталистической точки зрения.