Дмитрий Пучков - Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России

Остарбайтерам должна была начисляться заработная плата, но её размер в лучшем случае составлял ⅓ от оплаты труда немецкого рабочего. Наличными же «восточники» получали и того меньше: из жалованья вычитались расходы на питание и проживание, которые закон никак не регламентировал, что давало немецким хозяевам возможность сокращать выплаты до минимума или не платить вообще. Кроме того, «хозяева» имели право требовать от рабочих сверхурочных работ, которые не оплачивались дополнительно. Не начислялась оплата и детям до 14 лет, которые тем не менее были заняты на работах наравне со взрослыми [204].

Откровенно дискриминационными были предписания о питании. Нацистские законы запрещали давать остарбайтерам высококачественные продукты: цельное молоко, мясо птицы, яйца, натуральный кофе, чай, конфеты. По поводу других продуктов были установлены недельные нормы, более низкие по сравнению не только с немецкими, но и с другими иностранными рабочими: 2375 граммов хлеба, 500 граммов мяса и животных жиров, 100 граммов маргарина. Однако в рабочих лагерях этот минимум никогда не исполнялся, в поместьях исполнялся далеко не всегда [205].

Рабочие, занятые в промышленности, довольствовались баландой и эрзац-хлебом, который состоял из муки всего лишь на 20 %. На Нюрнбергском процессе управляющий локомотивным заводом Круппа показал, что главный вербовщик рабочей силы Генрих Леман, со ссылкой на своего шефа, обозначил норму хлеба для русских в 300 граммов из расчёта на 400–500 часов. «Я сказал, что на такой норме (то есть 15 граммов в день) нельзя продержаться больше двух месяцев, но доктор Леман ответил, что русским военнопленным не дозволено получать такую же еду, какую получают западные европейцы». Естественно, что при таком питании люди падали от усталости и умирали десятками, а производственные задачи не выполнялись, но даже это не сильно беспокоило Альфрида Круппа. Намекая на ущербность остарбайтеров, «танковый король» и на суде 3 июля 1947 года спокойно заявил: «Естественно, мы не могли бы добиться от них производительности, свойственной нормальному германскому рабочему» [206].

Не всегда выполнялась норма и в аграрных хозяйствах. Галина Георгиевна Чуева вспоминает, что в поместье у бауэра им никогда не давали мяса, а картошку – только самую мелкую. Один русский рабочий попросил у «хозяина» картошку покрупнее, но получил отказ [207].

Кроме того, остарбайтеры часто получали гнилые или тухлые продукты. Мать Галины Ивановны Скорняковой была поваром в рабочем лагере в Бреслау. Однажды ей привезли мясо, которое кишело червями. После отказа готовить это мясо для людей она была жестоко избита [208].

Вообще побои по любому поводу были частью быта рабов с Востока. Так, бауэр Шмидт, недовольный тем, что ребёнок срезал кукурузу на его поле, бешено избил не только его самого, но и его мать и сестру «так, что она потеряла… человеческий облик». Как вспоминала Вера Фролова, работавшая в том же поместье, «мы решили не оставлять без внимания эту историю и после работы подошли к Шмидту все шестеро с вопросом, за что, по какому праву так жестоко избил он тетю Дашу, Веру и Михаила? Он снова заорал, забрызгал слюной и повёл нас к кукурузе, где она, помятая и пожелтевшая, уже мирно лежала на земле. Излив весь свой гнев, Шмидт злорадно добавил, что теперь-то уже эти собаки узнают почём фунт лиха… “А право?” – он недоумённо пожал плечами. О каком праве говорим мы? Да можем ли мы вообще говорить о каких-то правах, мы, которые проданы и куплены как самая простая, обыкновенная вещь? Он, и только он, Шмидт, волен распоряжаться нашей жизнью и нашей смертью, и это право дал ему сам Бог и великий фюрер» [209].

Формально остарбайтеры могли обратиться за правосудием, но их дела относились не к компетенции гражданских судов, а к компетенции Главного управления имперской безопасности. Жалоба в жандармерию обычно не сулила «восточникам» ничего хорошего. Как установила историк Елена Данченко на большом фактическом материале, «в судебной практике в отношении восточных рабочих, как правило, действовала “презумпция виновности”». Но до судов чаще всего и не доходило – соратник Веры Фроловой по неволе, Василий, прочувствовал это на собственной спине. Стоило ему обратиться с жалобой на Шмидта, распустившего руки от плохого настроения, как он был избит дубинками и выставлен из здания охраны труда: «Из городской полиции… Василию посоветовали идти на арбайтзамт. Пошёл. Встретили его “приветливо”: двинули пару раз по тому же уху, затем два субъекта – один с резиновой, другой с деревянной дубинками – долго гонялись за ним по кабинетам и коридорам биржи (здания охраны труда!), по очереди награждая ударами. Наконец Василий нашёл выход и выскочил наружу. Но и тут его не оставили в покое. “Честный блюститель порядка”, обладатель деревянной дубинки, не только “проводил” Василия через весь двор, а ещё гнался за ним по улице, к удивлению всех прохожих» [210].

Таким образом, надежды на нацистскую полицию не было никакой, скорее помощь могла прийти со стороны простых немцев. Галина Чуева вспоминает такой случай: у её старшего брата девяти лет прохудилась обувь, и мать запретила ему выходить на полевые работы. Однако бауэр, узнав об этом, вышел из себя, повалил ребёнка и начал бить его ногами. Мать пыталась помешать, но «хозяин», обладавший большой физической силой, с лёгкостью отшвырнул её. К счастью, женщина увидела в окно, что из церкви с воскресной службы идёт процессия во главе с местным священником. Она распахнула ставни и принялась звать на помощь. К её удивлению, сразу несколько человек во главе с пастором бросились к дому и стали выяснять, что происходит. Узнав об избиении мальчика, священник в присутствии горожан стал публично стыдить бауэра, чем немало его смутил. «Хозяин» вынужден был замять дело [211].

Ещё одним явным признаком дискриминации была необязательность оказания медицинской помощи. «“Восточные рабочие”, – отмечает Елена Данченко, – не должны были обременять систему медицинского страхования населения Германии, поскольку их возрастная группа была в обычных условиях меньше всего подвержена риску заболевания. Кроме того, нацисты отправляли для работы в рейх здоровую рабочую силу, принуждая практически всех депортированных проходить на границе рейха медицинский осмотр. Однако тяжёлый физический труд и условия содержания в Германии быстро приводили советских граждан к потере здоровья» [212].

Работа на промышленных предприятиях и вовсе превращалась в замедленное убийство. Лидия Гаврилова, трудившаяся в рурских шахтах, вспоминала: «Медицинскую помощь оказывали только в крайнем случае. Однажды, очищая лаз от породы, я потеряла сознание. Когда у меня началось горловое кровотечение, то всё, что мне дали, – холодную воду. Когда я натёрла ногу деревянной колодкой, то мне не дали бинта. Я оборачивала ногу бумагой от цементного мешка. Когда началось нагноение, мне вскрыли ногу, делали соскоб с кости, чтобы понять: не поражена ли она туберкулёзом. После операции я скручивала бинты и тампоны, так как никто даром меня не собирался кормить». Другой остарбайтер, Надежда Ткачева, работавшая в рабочем лагере «Моортвите», рассказала, что «для больных и травмированных создавались так называемые “кранк-лагеря”. Мы страшно боялись попасть туда, так как там люди просто умирали без всякой помощи. Однажды, когда я затемпературила, мне дали просто полежать на ящике для хозяйственного инвентаря, лекарств никаких не давали» [213].