Олег Капчинский - «Окаянные дни» Ивана Бунина

Несмотря на эти меры французского командования, идея ухода интервентов уже витает в воздухе. И немалую роль сыграл в этом начальник штаба войск союзников на юге России полковник Фрейденберг, уроженец России, умный и проницательный человек, лучше всех разобравшийся в обстановке и понимавший бесперспективность дальнейшего пребывания союзных войск на юге России. В Париже его донесения читали с интересом, и они во многом влияли на политические решения руководства Антанты.

По неясным причинам полковник Фрейденберг после его возвращения в Париж был отдан под суд премьер-министром Жоржем Клемансо…

20 марта 1919 года генерал д'Ансельм вызвал Шварца и сообщил ему, что им получен приказ об эвакуации Одессы.

Трудно не привести слова и А. И. Деникина о той обстановке, в которой происходила эвакуация:

«…На подготовку эвакуации дано было 48 часов… Известие об эвакуации произвело в городе неописуемую панику… 2-дневный срок ее являлся чем-то необъяснимым и невыполнимым. Это была уже не эвакуация, а бегство, обрекавшее десятки тысяч людей и вызывавшее невольно в их сознании мысль о предательстве.

Французы захватили большинство судов для своих надобностей, и спастись могли поэтому главным образом лица, связанные со штабом Шварца и правительства, а также богатая буржуазия… Началась вакханалия грабежа и взяточничества. Брошены были огромные военные запасы, оставлены все ценности в учреждениях государственного банка и казначейства, кроме иностранной валюты.

Среди разнородных чувств и восприятий, волновавших в эти дни население Одессы, было одно общее и яркое – это ненависть к французам. Оно охватывало одинаково и тех счастливчиков, которых уносили суда, и тех, что длинными вереницами, пешком, на пролетках и подводах тянулись к румынской границе; оно прорывалось наружу среди несчастных людей, запрудивших со своим скарбом одесские пристани и не нашедших места на судах, и в толпе, венчавшей одесские обрывы, провожавшей гиканьем и свистом уезжавших…» [71].

Предоставим слово сотруднику белых контрразведывательных органов Сергею Михайловичу Устинову, во время интервенции служившему офицером при штабе корпуса морской обороны Добровольческой армии:

«Возмущаться, протестовать, требовать было поздно, так как все пароходы были уже заняты высшими чинами с их семьями и в городе уже не было никакой власти.

Спешно были выписаны ассигновки на эвакуационные деньги… но и это было уже поздно. Казначейство бралось с бою. Крайне возбужденная толпа народа осаждала Государственный банк. Всякого рода учреждения, союзы и отдельные воинские части прокладывали себе дорогу с оружием в руках. Автомобильная рота приехала с пулеметами, а артиллерия выдвинула даже броневик.

Несмотря на такие решительные меры, получить свои деньги удалось только немногим. Фактически никакого срока для эвакуации предоставлено не было. Одесса была сдана большевикам или, просто говоря, брошена французами на произвол судьбы немедленно же по объявлении эвакуации. Такое предательство союзников и преступное паническое бегство командного состава Добровольческой армии выяснилось весьма быстро, и началась анархия. Отсутствие власти дало свободу преступным элементам, начались ограбления, поражавшие своею дерзостью. В порту, на глазах у доблестной французской армии, а может быть, даже и при ее участии разбивали пакгаузы, грабили склады и убивали обезумевших от ужаса мирных жителей, тщетно взывавших о помощи.

В городе на главной улице, днем, на глазах у наших офицеров, собравшихся у штаба, грабитель с револьвером в руках покушался на ограбление казначея банка. Один из офицеров, прицелившись, с колена убил его наповал из винтовки, и его труп оставался лежать, не вызывая ни в ком никакого участия» [72].

По всей видимости, именно этот эпизод мимоходом упомянула в своем дневнике Вера Муромцева-Бунина, когда 23 марта/ 5 апреля 1919 года записала, что на Пушкинской происходила стрельба, по слухам, это был убит налетчик [73].

И вот как Муромцева-Бунина описала смену властей, происходившую в городе:

«В военно-промышленном комитете – сборный пункт для отъезжающих политических и общественных деятелей. Народу много в вестибюле и в небольших комнатах комитета. Толпятся эсеры, кадеты, литераторы… Прощаемся с Толстыми (Алексеем Толстым и его женой Натальей Крандиевской. – O. K. ). Прощаемся с Толстыми, которые в два часа решили бежать отсюда, где им так и не удалось хорошо устроиться… Оттуда пошли в „Новое слово“. На улице суета, масса автомобилей, грузовиков, людей, двуколок, солдат, извозчиков с седоками. Чемоданами, да, навьюченные ослы, французы, греки, добровольцы – словом, вся интернациональная Одесса встала на ноги и засуетилась… Еврейская дружина сражалась с поляками. На Белинской улице из домов стреляли в уходящих добровольцев, они остановились и дали залп по домам. Началась охота на отдельных офицеров-добровольцев. Несмотря на засаду за каждым углом, добровольцы уходили в полном порядке, паники среди них совершенно не наблюдалось, тогда как французы потеряли голову. Они неслись по улицам с быстротой молнии. Налетая на пролетки, опрокидывая все, что попадается на пути» [74].

Устинов привел один любопытный эпизод, связанный со сменой властей:

«Насколько эвакуация была ужасна и какие безобразные формы приняла она, можно судить еще по одному очень характерному, почти анекдотическому эпизоду. Один из старших агентов контрразведывательного отделения при главном штабе, приехав с дачи на службу, встретил у вокзала известного ему видного коммуниста. Не столько обрадованный, сколько удивленный этой встречей, агент поспешил задержать его и предложил отправиться вместе с ним в контрразведку.

– А на каком основании? – спокойно спросил коммунист.

– А на том основании, что я агент контрразведывательного отделения.

– Тем хуже для вас, – опять спокойно возразил коммунист, – так как в таком случае я должен вас арестовать.

Агент был поражен такой наглостью.

– Да, да, – продолжал коммунист. – Ваше дело проиграно! Власть в городе уже захватили большевики.

Агент отнесся с недоверием к такому необычайному заявлению своего политического врага, и они вместе, арестовав друг друга, направились в город, где эвакуация уже приняла все свои ужасные формы.

– Ну как же, товарищ? – спросил коммунист. – Ваши еще не совсем ушли, а наши не совсем пришли! Пойдем в тюрьму вместе или пока разойдемся до новой встречи?

Предательство союзников не только не имело никаких основательных причин, но даже просто объяснений! Оно изумляло своим бесстыдством, своим умышленным коварством. Сами большевики, очевидно, не ожидали такого вероломства, иначе они могли бы расстрелять всех оставшихся офицеров» [75].