Владимир Алейников - Неизбежность и благодать: История отечественного андеграунда

– Я здоровый тогда был, выносливый, не то, что теперь, в Москве, при такой-то жизни сумбурной, такой был крепкий, поверь, что куда там, кремень, монолит, богатырь из былин, да и только! – сказал он мне, по привычке простирая длинную руку ввысь куда-то и вдаль, и при этом чуть покачивая головой.

Покосился вспыхнувшим глазом на меня и этак спокойно, скромно, просто совсем, прибавил:

– Под водой я мог находиться по четыре минуты. Запросто. Много раз. Много, много раз. Как в цыганской песне поётся. И без всяких там перерывов. Набирал я побольше воздуха – а у нас был он чистый – в лёгкие – и нырял. А когда выныривал – воздух в лёгкие вновь набирал. И – нырял. Всё нырял и нырял. Веселился. Всем весело было. Девки наши визжат оглушительно. Парни наши дружно смеются. Ну а я всё ныряю себе – да выныриваю. Развлекаюсь. Между прочим, такие забавы – тоже спорт. Настоящий спорт. Я, возможно, был чемпионом. Все рекорды шутя побивал. По четыре минуты сидел под водой, даже больше сидел, ведь бывало, – и хоть бы что!..

Ворошилову я – не поверил:

– Брось, Игорь, шутки шутить. Четыре минуты! – да это ведь очень много, неслыханно много. Думай, что говоришь.

Ворошилов даже обиделся:

– Вот ей-Богу, Володя, было, и не раз! По четыре минуты, ну, чего там, подумаешь, невидаль, и поболее, до пяти, до пяти, и частенько, минут под водой, бывало, сидел! Жив, как видишь. Ты что, мне не веришь?

– Нет, конечно! – ответил я.

– Значит, вижу я, ты не веришь?

– Нет. А ты, вспоминая подвиги, те, былые, из мифов, из сказок, всё же думай, что говоришь.

– Часы у тебя, Володя, есть? – спросил Ворошилов.

– Есть, конечно. Идут исправно. Вот они, посмотри, на руке, – показал я свои часы.

– Так. Идут. Всё в порядке. Очень хорошо. Ну тогда – смотри!

Без всяческих лишних слов, не просто, как часто бывает с любым из нас, очень быстро, а стремительно, по-спортивному, Ворошилов скинул с себя, раз – и всё тут, рубашку и брюки.

Он стоял, по-бойцовски подтянутый, на берегу пруда, высоченный, как тополь, в длинных, сатиновых, так называемых семейных старых трусах, бывших когда-то чёрными, а теперь линялых и сморщенных, разминая широкие плечи, перебирая ногами, демонстрируя всем своим видом непривычным – готовность к бою.

– Я готов! – громко крикнул он мне. – Засекай, друг Володя, время!

И грузно, с разгону, плюхнулся в раздавшийся, охнувший пруд.

Зеленовато-бурая перепуганная вода расплескалась от неожиданного человеческого вторжения в тишину её и сонливость, а потом с натугой сомкнулась, грязно-белой покрывшись пеной, закипев, над его головой.

Стоя на берегу, я смотрел на свои часы.

Одна минута прошла.

Другая прошла минута.

Третья минута прошла.

Секундная стрелка сделала ещё один быстрый круг. Четыре минуты. Четыре!

Ворошилова, занырнувшего в пруд сокольнический, всё не было.

Я уже начинал беспокоиться.

Секунды бежали. Четыре с половиной минуты… Факт!

Ворошиловская голова, облепленная обильной, мокрой, бледно-зелёной ряской, с выпученными глазами, с плотно закрытым ртом, показалась, как в детских фильмах по мотивам народных сказок, на поверхности ошалевшего, потерявшего разом покой от Гераклова нового подвига, а вернее, Гераклова-Игорева, столь недавно ещё безмятежного и в забвении пребывавшего, а теперь перемены почуявшего в горькой доле своей, пруда.

Вынырнув, Игорь с шумом выдохнул воздух оставшийся – и новую порцию воздуха в лёгкие тут же набрал, и – задышал, всей грудью, задышал, как ни в чём не бывало, не судорожно, и не часто, а спокойно, вполне нормально, будто бы и не нырял, будто бы и не сидел под водою, в пруду, так долго.

– Ну что, старина, проверил? – крикнул он мне из пруда, стоя в воде по пояс и пробираясь к берегу.

– Проверил! – откликнулся я.

– Убедился? – уже патетически произнёс он, глядя на мир, приоткрывший нежданно свои небывалые, новые грани, сквозь листву, и траву, и цветы, и беспечность летнего дня, и разливы тёплого света, и ненужность мыслей недавних, с их тоской, для него, для воителя, состояний смурных победителя.

Я сказал:

– Убедился. Четыре с половиной минуты сидел ты под водой, вот в этом пруду. Странно даже. Действительно, странно.

– Что я слышу? Что значит – странно? – возмутился вдруг Ворошилов. – Вот, нырнул. Привычное дело. Для меня. Для других – не знаю. Для меня-то – дело знакомое. Если хочешь – я повторю!

– Да ладно уж, вылезай! – сказал примирительно я.

Но Ворошилова что-то в тоне моём заело.

– Спорт есть спорт. Вот что важно. Для пущей убедительности – повторяю! – крикнул он. Развернулся – и тут же погрузился, по новой, в пруд.

– Сколько? – спросил он, вынырнув.

– Четыре минуты десять секунд! – ответил я. – Вылезай!

– Мало! Как я недотянул? – огорчился, ударив ладонью по воде в сердцах, Ворошилов. – Это не по-спортивному. А ну-ка ещё разок занырну. Засекай время!

Развернулся – и снова нырнул.

– А теперь-то сколько? – азартно выкрикнул, вынырнув, он.

– Четыре минуты и…

– Ну, скажи!

– Тридцать пять секунд.

– Вот теперь-то гораздо лучше! – воспрянул в пруду Ворошилов. – Теперь выходит по-моему. Как в прежние времена. Эх! – вспенил он воду обеими руками, – есть ещё порох в пороховницах! Есть!

Покуда Игорь нырял, а я, на часы поглядывая, засекал, по-судейски, время, на берегу пруда помаленьку, один за другим, собираться стали, всё гуще, всё активнее, всё смелей, превращаясь в праздную стайку, любопытные, любознательные, так их лучше назвать мне, люди.

– Что тут, граждане, происходит? – проявил интерес умеренный к ворошиловскому нырянию пожилой гражданин, похоже, что из зощенковских рассказов на московскую почву пришедший, в мятой летней шляпе, которую то и дело снимал он, держа на весу её и вытирая тоже мятым платком носовым потный, гладкий, мясистый затылок.

– Что-нибудь случилось, товарищи? – деловито и быстро спросил человек невзрачный с портфелем, в котором, судя по звуку, звякало что-то стеклянное.

– Эй, ребята! Что там такое? – подходя поближе, кричали парни крепкие, с виду – рабочие, подвыпившие слегка, гуляющие в Сокольниках в свой выходной день.

– Что такое там? Что стряслось? – раздавалось со всех сторон.

– Ничего здесь такого, граждане, вы поймите, все разом, особенного, необычного – не происходит! – успокоил я всех вопрошающих любопытных одновременно. – Просто-напросто друг мой показывает, что сидит он в пруду под водой по четыре минуты запросто, даже больше порой, по четыре с половиной, бывает и так.

Любопытные, любознательные – поначалу все озадачились.

А потом, прикинув и взвесив, по привычке, все «за» и «против», принялись, один за другим, критиканствуя, возмущаться:

– Ерунда!