Александр Дюков - За что сражались советские люди

Подобные преступления совершались на всем протяжении от Черного до Балтийского моря в течение всей войны. 1 августа 1942 года после боя в станице Белая Глина Краснодарского края осталось много раненых красноармейцев. По словам местной жительницы В. Иващенко, сразу же после боя немецкий офицер пристрели всех раненых, лежащих возле ее дома. Всего в станице немцы убили около 50 раненых 202.

С точки зрения нацистов, это было даже гуманно. В конце концов, речь шла о представителях низшей расы, заведомо потерявших трудоспособность; их уничтожение становилось почти что эвтаназией, избавлением от мучений.

В воспоминаниях режиссера Григория Чухрая есть характерный эпизод. Выбираясь из немецкого окружения, он вместе со своими товарищами стал свидетелем трагедии, обыденной, но от того не менее ужасной.

«Часов около двенадцати мы услышали пулеметную стрельбу. Она приближалась. На дороге по ту строну оврага появились две полуторки. Они мчались на большой скорости. На брезенте одной из них полоскались от ветра красные кресты. Вслед за ними появились несколько немецких мотоциклов. Они мчались за машинами. Недалеко от нас машины затормозили, из них выскочили несколько человек и побежали в сторону оврага. Мотоциклисты открыли огонь по бегущим и ни один из них не добежал до оврага. Затем, окружив машины, немцы стали выгонять из них раненых. Вслед за ними вытащили сестер. Потом немцы подожгли обе полуторки. Из горящих машин слышались крики. Тех, кто вышел из машин, под дулами автоматов подвели к оврагу и открыли по ним огонь. Оставшихся в живых сбрасывали в овраг. Самый, казалось, спокойный из нас, Георгий Кондрашев не выдержал.

– Варвары! Гады! – закричал он, схватил винтовку и хотел стрелять.

Что он мог сделать на таком расстоянии против автоматчиков – непонятно. Пришлось связать Жору и воспользоваться кляпом. Он только погубил бы нас: наших патронов хватило бы на один-два выстрела. Нервы начинали сдавать. Многие ребята плакали. А немцы не мстили – они просто выполняли привычную работу. Расправившись с ранеными, они посадили в коляски женщин и укатили на своих мотоциклах.

Описать этого нет ни возможности, ни сил. Вспоминая это, я и сейчас весь дрожу. Самое невыносимое было в том, что, наблюдая все это, мы ничем не могли помочь несчастным» 203.

Каждый из наблюдавших эту трагедию солдат понимал: женщинам, которых увезли с собою немцы, уготована гораздо более горькая участь, чем раненым.

Еще перед нападением на СССР солдат вермахта инструктировали:

«Если вы по пути встретите русских комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве, и русских женщин в форме, то их немедленно нужно расстреливать. Кто этого не сделает и не выполнит приказа, тот будет привлечен к ответственности и наказан» 204.

«Пленных следует брать только в исключительных случаях, когда этого нельзя избежать. Как правило, пленных советских солдат следует расстреливать. В любом случае следует расстреливать женщин, которые служат в частях Красной армии» 205 .

Таким образом, женщины-военнопленные были поставлены вне закона, по своей вредоносности приравнены к воплощению зла – комиссарам.

Для носивших военную форму советских девчонок – связисток, врачей, медсестер, телефонисток – попасть в плен к немцам было много хуже смерти.

Писательница Светлана Алексиевич многие годы собирала свидетельства прошедших войну женщин; в ее пронзительной книге мы найдем свидетельства и об этой по-настоящему страшной странице войны:

«В плен военных женщин немцы не брали… Сразу расстреливали. Водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. Русские фанатички! И мы всегда последний патрон для себя держали – умереть, но не сдаться в плен, – рассказывала писательнице одна из респонденток. – У нас попала в плен медсестра. Через день, когда мы отбили ту деревню, нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Её посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. Очень красивая…» 206.

«Когда нас окружили и видим, что не вырвемся, – вспоминала другая, – то мы с санитаркой Дашей поднялись из канавы, уже не прячемся, стоим во весь рост: пусть лучше головы снарядом снесет, чем они нас возьмут в плен, будут издеваться. Раненые, кто мог встать, тоже встали…» 207.

Об этом впоследствии вспоминала и сержант-связист Нина Бубнова: «А девушек наших, семь или восемь человек, фашисты на колы сажали» 208.

Когда в ноябре сорок первого года войска 1-й танковой армии генерала фон Клейста отступали из Ростова, их путь был усеян трупами изнасилованных и убитых женщин-военнослужащих. «На дорогах лежали русские санитарки, – вспоминал рядовой 11-й танковой дивизии Ганс Рудгоф. – Их расстреляли и бросили на дорогу. Они лежали обнаженные… На этих мертвых телах… были написаны похабные надписи» 209.

Ту же самую картину можно было наблюдать под Москвой: в Кантемировке местные жители рассказали бойцам перешедшей в контрнаступление Красной армии, как «раненую девушку-лейтенанта голую вытащили на дорогу, порезали лицо, руки, отрезали груди…» 210.

Если же женщины по каким-либо причинам все же оформлялись как военнопленные, то их часто просто расстреливали. Один из таких редких – поскольку обычно женщин насиловали и убивали прежде, чем успевали оформить, – случаев произошел под Харьковом. Захватив нескольких женщин-военнослужащих, итальянцы проявили неожиданную галантность и насиловать их не стали, но, в соответствии с соглашением между вермахтом и итальянской армией, передали немцам. Армейское командование приказало всех женщин расстрелять. «Женщины другого и не ожидали, – вспоминал один из итальянских солдат. – Только попросили, чтобы им разрешили предварительно вымыться в бане и выстирать свое грязное белье, чтобы умереть в чистом виде, как полагается по старым русским обычаям. Немцы удовлетворили их просьбу. И вот они, вымывшись и надев чистые рубахи, пошли на расстрел…» 211.

Это один из редчайших случаев, когда мы сталкиваемся с проявленным германскими офицерами некоторым уважением к военнопленным – уважением, на которое по определению не могли рассчитывать советские недочеловеки.

Распоряжения об уничтожении женщин-военнослужащих, к счастью, выполнялись не повсеместно. Многие женщины-военнопленные напавлялись в лагеря, где содержались на общих условиях. Однако продолжались и убийства. «Зимой с 1942 на 1943 г. я видел сотни пленных русских солдат, расстреляных у дорог, вспоминал впоследствии военнослужащий 11-й танковой дивизии Ганс Прюдхофф. – Русские санитарки лежали расстрелянными с оголенной грудью, с сорванной одеждой, с оголенной нижней частью тела…Могу добавить ругательства, которыми покрывали носители германской культуры эти женские тела: „Ты совсем не возбуждаешь! – Да нет, они уже остыли. – Тогда нужно поддать огоньку, и это тело снова подогреется”…» 212