Марианна Сорвина - 100 великих криминальных драм XX века

Правительство вело свое негласное расследование и послало в Канны полковника контрразведки Сергея Свирского. Еще один исследователь, племянник Морозова Александр Карпов говорил, что пуля, убившая Морозова, не соответствовала приложенному к делу браунингу. Потом и эти вещественные доказательства исчезли из дела. Но самым удивительным было то, что французская полиция не сделала фотографий тела убитого, а тело его было доставлено в Москву в оцинкованном гробу, обитом сверху деревом. Но и этот гроб впоследствии был подменен другим.

Была среди версий одна на первый взгляд невероятная и даже фантастическая. По словам Горького, среди рабочих Никольской мануфактуры ходила легенда, что Савва Тимофеевич не умер, а пошел в народ. И это вовсе не было сказочным лубком для наивных душ.

С некоторых пор появилась в семье Морозовых загадочная фигура – некий Фома, в генеалогическом древе не упомянутый, однако ставший одним из наследников Саввы Тимофеевича. Каверза заключается в том, что Фома, очень похожий на хозяина, частенько приходил на предприятие, сам работал на станках, читал лекции по химии на курсах, но вместе Савву и Фому Морозовых никто никогда не видел. Впоследствии, получив свою долю в наследстве, этот никому не известный Фома Морозов уехал в Ленинград, где стал руководить фирмой Саввы Морозова. И никто из родственников почему-то против Фомы и его притязаний на наследство не возражал.

В годы Первой мировой войны фирма Фомы поставляла порох Императорскому флоту. А в 1929 году родной брат Саввы Сергей отправился в Ленинград на похороны Фомы Морозова, который упокоился на Малоохтинском старообрядческом кладбище. Говорили, что там какое-то время стояла плита с надписью «здесь покоится Савва Тимофеевич Морозов». Потом она исчезла.

Большие деньги могут многое, а французская полиция хорошо спрятала все концы в воду, разом утратив улики. Во всяком случае, мёртвого Саввы Морозова, кроме его жены и доктора, никто не видел, а вся история с пропавшими браунингами и подмененными гробами напоминала спектакль. Знакомые с Саввой Морозовым люди знали, что он всегда был не чужд мистификаций и сам пробовал себя в актерском мастерстве. Его исчезновение в тот острый момент устроило бы всех членов семьи, а возможно и созванных на консилиум врачей, участвовавших в заговоре одного из самых уважаемых и богатых семейств России.

Не менее таинственно сложилась судьба фабриканта-мебельщика Николая Шмита, но у этой истории не могло быть счастливого конца.

В ночь с 13 на 14 февраля 1907 года Шмит был найден в камере Бутырской тюрьмы с перерезанным горлом. Прокурор окружного суда Владимир Арнольд показал, что арестант лежал на полу в луже крови, а орудием послужил выбитый из окна осколок стекла. Криминалисты и полиция вынесли заключение о самоубийстве.

16 февраля тело было выдано родственникам и сразу захоронено на старообрядческом Преображенском кладбище. Туда пришли тысячи людей с венками и траурными лентами, на которых были надписи: «Гражданину мученику» и «Пусть ты погиб, товарищ, но не умерла идея». Рабочие пели «Интернационал». На плите значилось: «зверски зарезан царскими опричниками 13 февраля 1907 года». «Царские опричники» всё это время хмуро стояли по периметру площади в ожидании терактов и время от времени изымали подозрительные венки.

Впоследствии мнения относительно гибели Шмита разделились. Самодержавие считало это самоубийством. Рабочие – убийством, осуществленным жандармами. Белая эмиграция утверждала, что смерть Шмита была выгодна тем, кому Шмит завещал свое имущество, т. е. большевикам.

Савва Морозов хорошо знал Шмита: Николай был его внучатым племянником. Говорили, что в крещении Шмита революцией Морозов сыграл не последнюю роль: именно он увлек родственника революционными книгами и познакомил со своим секретным узником – Николаем Бауманом. Другие полагают, что Николай познакомился с вольными идеями еще в Московском университете, где, подобно Савве Тимофеевичу, учился на физико-математическом факультете.

Прадед Николая, немец Матвей Шмит, родившийся в Риге, осваивался на московском пепелище через пять лет после 1812 года, его продажа мебели и строительство шли успешно. Дед Александр Матвеевич жил в разгар строительства железной дороги и поставлял мебель для вагонов и вокзалов. Его сын Павел Александрович держал фабрику на Пресне и удачно женился на Вере Морозовой, дочери миллионера и владельца мануфактур. У них родилось четверо детей.

Как и Савва Морозов, юный Николай Шмит вынужден был прервать учёбу из-за смерти отца. Павел Шмит завещал продать фабрику и разделить наследство на четверых, полагая, что никто из его детей не сумеет продолжить семейное дело. Николай Шмит действительно еще не достиг совершеннолетия и был растерян и подавлен. Он ушел из университета из-за депрессии, причиной которой была не только смерть отца, но и судьба фабрики: Николай не мог решиться нарушить волю отца, но продавать фабрику не хотелось – он уже имел на нее свои виды.

Чтобы Шмит не остался без образования, ему наняли репетитора – присяжного поверенного Михаила Михайлова, не подозревая о том, что это была секретная операция по внедрению в семью Шмитов большевистского подполья, а Михайлов носит кличку «Дядя Миша» и является правой рукой революционера Леонида Красина. Организовавший внедрение А.Ф. Линк стал опекуном и учителем младшего брата – Алексея. Поселившиеся в доме революционеры изыскивали средства для подпольной организации Красный крест, а беспомощные дети Шмитов оказались легкой добычей.

10 декабря 1904 года Николаю исполнился 21 год, и он мог вступить в наследство. Именно тогда он окончательно нарушил волю отца и стал фабрикантом, чтобы следовать указаниям подпольщиков.

С 1905 года Шмит ввел на фабриках девятичасовой рабочий день, открыл образовательные курсы и амбулаторию. В том же году он начал финансировать большевистскую партию, которой передал 20 тысяч рублей. Такую же сумму Шмит передал М. Горькому на революционную борьбу.

Николай Шмит в тюрьме

Морозов на свои средства выкупил у детей Шмитов их пай, и к 1905 году фабрика превратилась в эпицентр восстания. Еще с середины октября на фабрику поступало оружие, там делались заточки из напильников и шли тренировки по метанию бомб. За месяц Шмит потратил на оружие 85 тысяч рублей, за год – 180 тысяч.

7 декабря 1905 года началась всеобщая забастовка. Отключилось электричество, закрылись предприятия и магазины. Было объявлено чрезвычайное положение. 9 декабря полиция обстреляла дом Фидлера, в котором подпольщики обсуждали план захвата Николаевского вокзала. 10 декабря Пресня воевала на баррикадах. В ночь с 14 на 15 декабря из Петербурга прибыло 2 тысячи гвардейцев Семеновского полка. А 17 декабря в квартире на Новинском бульваре был арестован Николай Шмит. Его доставили в участок на Пресне, и полковник Мин, прибывший туда в 7 утра 18 декабря, сделал ставку на скорость допроса: он всё время предлагал Шмиту время на размышление – минуту, 5 минут, 15 минут. Оставшийся в одиночестве и подавленный фабрикант сдался. Ему предложили написать записку рабочим о прекращении борьбы, чтобы избежать разрушения фабрики. Но в ответ он стал требовать своего освобождения, что было невозможно. И фабрика была разрушена артиллерией.