Инна Лиснянская - Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

«Я говорю о человечестве, а не о Шахье или Швенке», – подчеркивает Елена, пытаясь понять, что было с людьми и что с ними стало.

Так что было с людьми? И что с ними стало? Да ничего нового. Люди остались людьми во всей их красоте и во всем их безобразии. Как-то гуляя со своей немецкой приятельницей по Гамбургу, наткнулся на табличку, сообщавшую, что в этом районе города до войны проживало девять тысяч евреев. Из них выжили триста человек. Я, уже много прочитавший к тому времени о Катастрофе, все-таки до конца не понимал: как такое могло произойти? Как люди, жившие десятилетиями рядом, допустили истребление соседей и даже друзей. Оказалось, все очень просто. Всем сообщили, что евреев переселяют в другое место. Не в концлагеря, нет, упаси Боже! Просто в другое место. А их дома, магазинчики, лавки можно занимать. И добропорядочные соседи все прибрали к рукам. Нет, конечно, уверяли меня, если бы они знали, что их соседей отправят в газовые камеры! О, как они потом сожалели! Они же добропорядочные люди! Но соседского добра эти добропорядочные уже никогда никому не вернули.

Да, они люди. А границы добра и зла размыты не вчера. И не сегодня. Только сегодня зло стало более изощренным. Оно норовит натянуть на себя маску человеколюбия, законности, демократии. И многие действительно добропорядочные люди скажут потом, что ни о чем не догадывались, что ничего не понимали, не знали. А много ли нужно знать, чтобы перестать оправдывать убийства? Много ли нужно знать, чтобы не воровать и не лжесвидетельствовать? На зло надевается маска добра. Маска становится не только символом, но и сутью современного мира. Мир больше не мир – маска мира.

Иногда кажется, что человечество вновь идет по пустыне. Но не туда, где из горящего куста явились на свет Скрижали, а в обратную сторону. А люди? Да, люди – это люди. И с этим надо как-то жить.

«Боже мой! Неужели Твою посланницу родила я, грешная?» – сама себе не верит Лиснянская.

«Неужели эта знаменитая на всю страну поэтесса – моя мать», – могла бы в ответ изумиться Макарова.

Известное утверждение о том, что род кончается художником, никак на Елене не сказалось. Может быть, потому, что в роду и в окружении был не один художник, а несколько. И мать Инна Лиснянская, и отец – известный поэт Григорий Корин, и Семен Липкин, и целая плеяда талантливых друзей, с которыми Лена могла общаться чуть ли не с самого раннего детства. Казалось бы, есть простор для подражания и продолжения. Есть прямой путь в тупик. К счастью, Елена Макарова это вовремя поняла. Или нет, не так – она просто родилась другой.

Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой – документ эпохи. Это письма на фоне новых мировых катаклизмов. И на фоне старых – тоже. Потому что уже самой своей работой, своим творчеством обе раздвинули границы современности. Это их объединяет. А отличает то, что когда-то экзистенциалисты назвали поведением человека перед лицом катастроф. И вообще, это не столько письма, сколько запись в историю.

Инна Лиснянская – из породы спасаемых, самоспасаемых. Средством спасения были стихи. Она писала их в огромном количестве почти до самого смертного часа. Стихами она боролась с самой собой и со смертью.

Елена Макарова – из породы спасателей. Она спасает других. Не только живых, но и мертвых, убитых, расстрелянных, задушенных в газовых камерах. Вернее, не мертвых – души мертвых. «Иногда мне кажется, что ты философ Федотов, – пишет Лиснянская, – который хотел оживить всех мертвых. Его концепцию я выражаю примитивно, но по сути дела – оно так и есть. Иное – историческая память, которая складывается из крупных и мелких архивных данных. Ты же делаешь то, что делал бы Федотов, не будучи Христом (Лазарь), именно оживляешь».

А может быть, так: Елена Макарова исследует и завершает судьбы безвременно ушедших людей. Доживает за них. Делает их бессмертными. В музее Яд Вашем, где так долго работала Макарова, есть детский мемориал. Огромный черный зал, в котором ничего нет. Только в кромешной темноте со всех сторон мерцают звезды – души убиенных детей. И – монотонный голос, перечисляющий имена. Вся деятельность Елены Макаровой – вот эти звезды. Эти души.

Спасаемая и спасающая – в этом главное отличие двух женщин, матери и дочери. А во всем остальном – любовь, любовь, любовь…

Чем больше известно о поэте внешних обстоятельств его жизни и чем эти обстоятельства драматичнее, тем, как правило, отдаленнее и абстрактнее разговор о «внутреннем» – то есть о главном: собственно о поэзии и ее наполнении – поэтике. Инна Лиснянская исключением из правила не является. История 1979 г., связанная с альманахом «Метрополь», когда она вместе с С. Липкиным и В. Аксеновым вышла из Союза писателей СССР в знак протеста против исключения Вик. Ерофеева и Евг. Попова, как всякая акция с политической подоплекой, вышла на первый план и надолго отодвинула серьезный стиховедческий разговор. «Шутка ли воскреснуть?» – иронически и риторически вопрошает Инна Львовна в одном из писем к дочери. А ведь ей, по сути, пришлось именно воскреснуть после семилетнего поэтического небытия. Лазарь четверодневный после чуда воскрешения прожил 30 лет и никогда не улыбался.

Между тем буквально накануне скандала, в 1978 г., вышла книга «Виноградный свет» – книга рубежная, с которой началась совершенно новая Лиснянская. Я прекрасно помню приобретение этого копеечного, как все поэтические издания того времени, сокровища в главном магазине тамбовского облкниготорга. Помню, как глотала стихи на ходу, не отрываясь и не глядя под ноги. И по мере такого чтения в движении мне становилось все яснее, что у женщин-поэтов появился весьма нешуточный соперник. Шел последний год земной жизни Марии Петровых – для Лиснянской поэта лично важного, старшего друга. Но моему поколению оценить Петровых по достоинству только предстояло. Юнна Мориц и Белла Ахмадулина безраздельно царили в женской поэтической империи, тогда как Ахматова существовала уже в сонме и ранге богов. Это абсолютно точно артикулировал В. Корнилов:

К 78-му расстановка сил изменилась. «Тихая поэзия», наделавшая усилиями В. Кожинова столько шуму в начале десятилетия, постепенно, после гибели Н. Рубцова – безусловного лидера направления, – сдавала позиции. Шестидесятники осмысливали новый звук и содержание («Сорокалетье – строгая пора» – Е. Евтушенко). Журналы были забиты поэтическим порожняком. Самиздат и андеграунд жили отдельной жизнью. Книга «Виноградный свет», в которую были включены в основном стихи, написанные в 60-х и лишь отчасти – в начале 70-х, удивляла, казалось бы, полным игнорированием сложившейся системы, которое до сей поры было попущено только среброголосой Белле. И при этом в каждом втором стихотворении шло сопоставление себя со временем и выверение времени – собой: