Лев Симкин - Его повесили на площади Победы. Архивная драма

К началу 1933 года число штурмовиков во главе с Эрнстом Рёмом выросло до 600 тысяч человек, а к концу года – до 3 миллионов. Несмотря на то что СС формально подчинялись СА, главному партийному войску, Гиммлер превратил свой “орден” (к тому моменту в нем было уже 50 тысяч) в силу, создающую противовес Рёму и демонстрирующую безоговорочную преданность партийному руководству. После “национальной революции” (так нацисты называли назначение 30 января 1933 года Адольфа Гитлера рейхсканцлером) в рядах штурмовых отрядов стало расти недовольство. Пошли разговоры о предательстве Гитлера и необходимости второй революции – “истинно социалистической”. Только лишь разговоры, но Гиммлер и его аппарат всячески поддерживали слухи, по которым Рём якобы стремился заполучить власть в свои руки. В конце концов летом 1934 года Гитлер отвернулся от Рёма, и случилось это явно не без участия Гиммлера.

30 июня 1934 года Гитлер обвинил Рёма в заговоре, хотя настоящими заговорщиками были он сам и его подручные. Как только Геббельс передал по телефону Герингу кодовое слово “колибри”, сразу же были подняты по тревоге подразделения СС и распечатаны конверты с заблаговременно заготовленными расстрельными списками. Рёма в тот же день арестовали, а на следующий – Гитлер приказал принести ему в камеру свежую газету со статьей о казни его сторонников и пистолет с одним патроном, надеясь, что, прочитав статью, Рём застрелится. Не дождавшись выстрела, через 15 минут в камеру вошли упоминавшийся выше друг Еккельна Теодор Эйке и его адъютант. Рём отложил газету, встал и вскинул правую руку в нацистском приветствии, после чего гости произвели в него четыре выстрела. Еккельн, возможно, был где-то неподалеку.

Для главы СС Гиммлера выход СА, лишившейся своего руководителя, из политической игры означало невероятное усиление его власти. К тому же члены СС скрепили свой союз кровью. Кровью своих “оступившихся товарищей”.

4 октября 1943 года в Познани Гиммлер обратился к соратникам с призывом помалкивать об уничтожении еврейского народа и в качестве примера помянул их молчание о “ночи длинных ножей”. “Мы будем говорить об этом друг с другом открыто, но никогда не признаемся в этом публично. Подобно тому, как 30 июня 1934 года мы не мешкая исполнили свой долг, поставили к стенке и расстреляли оступившихся товарищей и после того не разговаривали, не обсуждали случившееся и не будем делать это в будущем – это, слава богу, наше природное, естественное чувство такта – не беседовать никогда об этом между собой”.

Если уж участники “ночи длинных ножей” даже между собой не обсуждали, как убивали “оступившихся товарищей”, то, ясное дело, Еккельну хватило “природного чувства такта” не рассказывать о своем в ней участии на следствии.

“Еврейский вопрос” Штреккенбах называет “нерадостным делом”. Удаление евреев из официальных учреждений началось в 1933 году, причем “аризация” сопровождалась тем, что “сомнительные личности, подвизавшиеся около партии, требовали от евреев продажи предприятий на выгодных для них условиях и при этом против его воли использовали полицию”. Некоторые его коллеги из полиции обогатились. Правда, вскоре режим ограничил несанкционированные бесчинства.

Нюрнбергские законы (1935 год) запрещали евреям вступать в брак с немцами. И снова Брехт: “Идут на еврейках женатые изменники расы завзятые. Их спарят с арийками тут, блондинкой заменят брюнетку и, словно в случную клетку, насильно в расу вернут”. Между прочим, до того по числу смешанных браков Германия занимала первое место в Европе, до 4 миллионов немцев имели еврейских предков во втором поколении.

Дискриминировать всех их нацисты не решились. По переписи 1933 года евреи составляли 0,7 % населения Германии. В Нюрнбергских законах определялось, кто именно мог считаться “полным евреем” – у кого трое из дедушек и бабушек были евреями. Если же их было двое, то их внук (“мишлинг первой степени”) относился к евреям в двух случаях: либо он состоял в смешанном браке, либо исповедовал иудаизм. “Мишлинг второй степени” – только один дедушка или одна бабушка были евреями – считался немцем по крови.

Надо сказать, немецких евреев больше всего поражала не жестокость нацистов, а поведение их собственных друзей, коллег и соседей, до того не замеченных в антисемитских проявлениях. Они все считали себя немцами и не могли поверить в происходящее. Точнее всего это чувство сформулировала Ханна Арендт: “Шоком было не то, что делали наши враги. Шоком было то, что делали наши друзья”.

…Предки Марго Зейдлер, уроженки Брауншвейга, жили в Германии с конца XV века. В 1934 году с ней, 14-летней девочкой, перестали здороваться на улице знакомые мальчики, партнеры по урокам танцев. А потом старшеклассники из ее школы в эсэсовской форме пришли за отцом – возможно, по приказу Еккельна.

В отделе устной истории вашингтонского музея Холокоста я смотрю видеоинтервью, где спустя много лет пожилая женщина вспоминает о пережитом.

1933 год. “Что эти евреи тут делают?” – громко вопрошает незнакомая женщина в вагоне поезда при виде Марго с матерью. 1 апреля объявлен национальный бойкот еврейских магазинов, в некоторых из них разбиты витрины. Штурмовики с угрожающим видом вставали у их дверей, предупреждая людей, что туда лучше не заходить.

1934 год. “Вам тут нельзя находиться”, – говорят ее старшему брату в молодежном клубе, членом которого он является. Его тут же забирают в полицию как нарушителя порядка и освобождают из-под ареста спустя 10 дней по ходатайству местного раввина. К счастью, для ее семьи все окончилось хорошо, отца вызволили из Бухенвальда, им удалось эмигрировать. Оставшихся в Брауншвейге ждала Хрустальная ночь.

Свое название этот погром получил из-за осколков стекла разбитых витрин и окон, которыми были усыпаны улицы десятков городов Германии. По информации страховых компаний, стоимость одних только разбитых витрин составила 5 миллионов марок. В ночь с 9 на 10 ноября 1938 года было убито не менее 400 евреев. Их вытаскивали из квартир, хватали на улице, избивали до смерти. Всего были разрушены 267 синагог и 815 магазинов и предприятий. Полицейские не вмешивались, пожарные следили только за тем, чтобы огонь не перебросился на соседние дома.

Нацистская акция (ее инициатором и координатором был Рейнхард Гейдрих) готовилась с помощью полиции. Стало быть, Еккельн не мог не участвовать в ее подготовке, когда магазины и синагоги, которые планировалось сжечь, помечались специальными надписями белой краской.

Любовница Еккельна Моника (о ней позже) после войны рассказывала дочери, как наутро после Хрустальной ночи шла по центру города на работу и испытала глубокий стыд от того, что увидела. Поделившись своим впечатлением с любовником и выслушав его реакцию, поняла, что Еккельн разделил с ней ужас от происшедшего. Видно, Еккельн умел неплохо притворяться.