Уильям Манчестер - Убийство Президента Кеннеди

Перемена настроения в Вашингтоне была просто поразительной. Армия ученых мужей из «Айви лиг», оккупировавшая столицу четыре года назад, быстро распадалась. Один за другим ее фельдмаршалы и солдаты дезертировали или переходили на службу под другие знамена. Когда-то они были постоянными посетителями в вестибюле западного крыла президентской резиденции. Теперь они принадлежали только истории. Лэрри О’Брайен получил назначение на должность министра почт и связи. Кен О’Доннел попытал счастья на выборах в Массачусетсе и потерпел поражение Макджорж Банди стал президентом Фонда Форда. Из всех специальных помощник ков Кеннеди он ушел последним. В кабинете министров продолжал оставаться лишь один человек, близкий покойному, — это Роберт Макнамара. По мере того как тень Вьетнама становилась все больше и приобретала все более кровавый оттенок, вес министра обороны возрастал, пока он не достиг положения человека № 2 в Вашингтоне или, говоря на техасском жаргоне, лицом «нумеро дое». Как «нумеро уно», так и «нумеро дос» были полны энергии. Однако они правили городом, где у жителей появилась привычка оглядываться через плечо, как бы вглядываясь в тени прошлого. В течение двух веков американская столица цинически воспринимала перемены в правительстве. Но на этот раз все обстояло по-иному.

Выстрел, раздавшийся из окна на шестом этаже склада школьных учебников Роя Трули, повернул назад стрелку часов. Новые люди пришли в Вашингтон в самый разгар «нового курса». Теперь во время прощального обеда на вилле Хиккори Хилл в честь отъезда двух рыцарей «новых рубежей» один из гостей задумчиво сказал:

— А знаете ли, мы, пожалуй, еще слишком молоды для того, чтобы участвовать во встречах старых соратников.

Жаклин Кеннеди не присутствовала на встречах старых соратников в Вашингтоне. Вскоре после убийства мужа она временно поселилась в Нью-Йорке в отеле «Карлайл», а затем на Пятой авеню, близ дома своей сестры и родственников мужа она приобрела за 200 тысяч долларов апартаменты. Ее жизнь вращалась вокруг одних и тех же мест: Манхэттена, Хайяннис-Порта, Палм-Бича и летней резиденции ее матери в Нью-Порте. Жаклин окружал изысканный мир искусства, тяготеющий, на взгляд большинства ее соотечественников, больше к европейской, нежели к американской Культуре. Возможно, ее переезд был неизбежен. Она выросла на Восточном побережье и была связана с ним духовно. Если бы на ее пути не встретился молодой сенатор из Массачусетса с глазами, устремленными к далеким звездам, она, вероятно, так и дожила бы до преклонных лет в этом кастовом окружении. Она хорошо знала этот веселый, остроумный. мир, мир знаменитостей и патриархата демократической партии. В этом кругу ее воспринимали как обыкновенного человека, а не как музейный экспонат.

Однако не об этом она думала, когда она похоронила своего мужа в Арлингтоне.

Первые годы после замужества она провела в Джорджтауне, и там же она хотела вырастить Кэролайн и Джона. Она не питала никаких иллюзий и понимала, что детство без отца никогда не может быть таким, каким оно было бы при его жизни. Братья и друзья мужа могли оказать на жизнь детей свое мужское влияние и вселить в них оптимизм, а столица Америки с ее историческим прошлым была самым подходящим местом для воспитания дочери и сына президента.

Но Вашингтон не стал для них таким местом и в конце концов вынудил их мать искать успокоения в другом месте. И в этом была повинна легенда о Кеннеди. Во время церемонии похорон никто из людей, близких покойному президенту, не задумывался о том, какое воздействие все это окажет на население страны. Они были слишком заняты и измучены, чтобы размышлять над этим. Сам факт, что миллион людей дежурил на улицах Вашингтона, чтобы отдать последний долг президенту, был для них достаточно ошеломляющим открытием. Однако прошло несколько недель, пока до их сознания дошло, что на каждого прибывшего в Вашингтон приходились сотни других, неотступно следивших в тот понедельник 25 ноября за телевизионными передачами во всех пятидесяти штатах. Потребовалось несколько месяцев для того, чтобы они до конца осознали все значение этого феноменального явления. Паломничество на Арлингтонском кладбище было, конечно, понятным — к туристам было совершенно другое отношение. Случилось так, что в этот год был исключительно большой наплыв туристов в Вашингтон. В Нью-Йорке открылась всемирная выставка. Целые семьи из различных штатов по пути заезжали в столицу, где в списке обязательных для осмотра достопримечательностей значился особняк на N-стрит.

Целыми полчищами наводняли они улицу и, стоя на другой стороне, глазели на дом, где жили теперь вдова и дети покойного президента. Они бестактно хватали по дороге друзей, навещавших вдову, фотографировали друг друга на ступеньках ее дома или проезжали мимо пего в огромных туристских автобусах. Нормальная жизнь стала невозможной. Жаклин Кеннеди принесла свои извинения соседям и бежала вместе с детьми на противоположный берег реки Потомак, где они укрылись от любопытных взоров на заднем дворе усадьбы Этель Кеннеди.

Жаклин попросила командующего гарнизона Форт-Мейер передать ей на память сапоги, притороченные в день похорон к сбруе скакуна главнокомандующего Черного Джека, и его седло. Разумеется, она радовалась всякому признаку того, что мученическая кончина президента никогда не будет забыта. Именно поэтому она проявила такое самообладание в течение целых трех суток после трагедии в Далласе. Но она никогда не думала о том, что благодаря ее мужественному поведению, которое видела вся страна, сама она сохранилась в памяти миллионов. В возрасте тридцати четырех лет она стала национальным институтом. Арчибальд Маклиш сумел в кратких словах описать ее новое положение. Его попросили написать посвящение по случаю открытия нового культурного центра. Вместо этого он прислал пеан, воспевающий «Жаклин Кеннеди, супругу тридцать пятого президента Соединенных Штатов, делившую с ним радости его жизни, полной огня и страсти, скорбный момент его кончины и превратившую самую ужасную трагедию в жизни американского народа за последние сто лет в ярчайшую демонстрацию духовной силы».

Все стремились выразить ей свою признательность. Ее кандидатура была предложена на пост посла США во Франции, она была избрана пожизненным членом Национального географического общества, ее буквально засыпали флагами и знаменами. Один только Джон Маккормак презентовал ей шесть знамен, реявших над столицей в памятные дни ноября. В Раннимиде простые англичане называли свою гостью «ее американское величество». Сенат принял специальную резолюцию, выражавшую восхищение ее действиями. Она стала первой вдовой президента, пользующейся охраной секретной службы. Правительство выделило в ее распоряжение двух секретарей. В этом она крайне нуждалась, так как ежедневно на ее имя в Вашингтон поступали сотни писем, Нэнси Таккермэн и Пэм Турнюр трудились непокладая рук, чтобы ни одно из этих писем не осталось без ответа. Папка с письмами, помеченными как «наиболее трогательные», распухла до размеров энциклопедии. Лишь немногие из писем не были достойны места в этой папке. Одно из таких посланий поступило из Далласа. Комитет бизнесменов, озабоченный хиреющим состоянием торговли Техаса с другими штатами, просил ее подписать заявление, превозносящее далласское гостеприимство. Она передала это письмо Роберту Кеннеди, которому удалось без труда забыть, как он с ним поступил.