В Миндлин - Последний бой - он трудный самый

Для тяжелого танка остановка должна длиться не более двенадцати секунд: умелому наводчику этого хватает, чтобы произвести прицельный выстрел. Далее механик-водитель по команде должен сделать короткий рывок вперед с быстрым отворотом машины в сторону; этот маленький маневр необходим, чтобы вывести танк из поля зрения прицела противника. За время рывка командир должен выбрать новую цель, указать ее наводчику, а заряжающий — перезарядить пушку бронебойным или осколочно-фугасным снарядом, в зависимости от характера цели. Он же перезаряжает спаренный пулемет танка.

На этот раз танк после выстрела чуть-чуть помешкал, всего на секунду. Вижу, как на третьем этаже дома в темном провале окна вспыхнул хвост багрового пламени, на фоне освещенной стены на миг проявился силуэт солдата в немецкой каске. Это выстрелил немецкий истребитель танков — «фаустник». Секунда промедления — и фашист сделал свое: «фауст» полетел в танк, идущий в первой «ветви» боевой «елочки».

По башенному номеру определяю: машина командира взвода старшего лейтенанта Бокова. За его взводом двигается танк командира роты старшего лейтенанта Гатиятулина, а за ним — вторая «елочка».

Боков ведёт бой с танком противника или самоходкой. По собственному опыту знаю, что в таком случае все внимание экипажа занято, и танкисты не имеют никакой возможности отвлекаться на другое. Поединок электризует людей, захватывает их целиком, экипаж должен выйти из этого единоборства победителем и — уцелеть!

Но в том-то и заключается взаимовыручка, что танки, ведя бой, должны внимательно наблюдать друг за другом. Выстрел немецкого истребителя по танку Бокова не остался незамеченным. Из машин, двигавшихся по противоположной стороне улицы, по окнам ударили два крупнокалиберных пулемета. Послышались команды сержантов, и к дому метнулись юркие фигурки автоматчиков.

Все произошло так стремительно, что граната фауст-патрона еще не успела достичь танка. «Фауст» летит медленно, его хорошо видно. Было ясно, что стрелял опытный истребитель: огненная траектория гранаты вот-вот должна была пересечься с корпусом танка.

Мысленно стараюсь отвратить смертельный удар. Ах, если бы мысли могли обладать такой силой! Но, нет...

Тупое рыльце гранаты ударилось в правую сторону бокового танка, и словно короткий раскат грома рванул. Танк, как живой, вздрогнул и остановился... Но он цел, не взорвался: значит, взрыв не поразил боеукладку в башне. Вот когда из глубины квартала выдвинулась самоходка, с которой Боков вел бой! Это — «Ягд-пантера», узнаю ее и сквозь облако пыли по хищному абрису пятнистого, кирпичного приземистого корпуса. «Ягд-пантера» остановилась, от ее башни, как шаровая молния, отскакивает яркая вспышка и летит в танк Бокова.

Болванка! Она ударила в правый угол лобовой брони, высекла сверкающий сноп искр и, выписывая трассером огненные вензеля, с пронзительным журчаньем рикошетирует вверх.

В то же мгновенье с левой стороны улицы «ИС» с башенным номером командира роты резко разворачивается вправо, коротким броском вырывается вперед подбитого танка Бокова и, прикрыв его корпусом, вступает в бой с самоходкой противника.

Такой бой с полным основанием можно назвать танковой дуэлью. Самоходка с места делает два выстрела, но трассы ее снарядов ввинчиваются в воздух выше нашего танка и уносятся вдоль улицы. Промазала! Огонь из других танков помешал фашистскому наводчику хорошо прицелиться. Ага! Мандраж?

Зато наводчик нашего танка не растерялся: его снаряд угодил прямо в маску вражеского орудия, и «Ягд-пантера» как бы нехотя попятилась за укрытие. Неужели ее упустят? Но уже слышу в наушниках гортанный голос Гатиятулина и почти сразу вижу, что из второй «елочки» выдвинулся танк лейтенанта Смирнова, на ходу его пушка развернулась на правый борт, почти перпендикулярно корпусу. И как только «ИС» остановился, просверкал выстрел. Из-за обломков дома, куда уползла «Ягд-пантера», выскочил вверх солнечно-яркий клубок огня. Взрыв! Доконали! Высоко поднимаются белые клубы дыма, сквозь дым прорываются острые языки пламени. Затем от глухих взрывов содрогается воздух. Приятно слышать этот характерный грохот рвущихся в «Ягд-пантере» боеприпасов!

А танк лейтенанта Смирнова еще несколько секунд стоит неподвижно, словно любуясь своей работой. Только по перемещению ствола пушки и по вращению головной части командирского перископа на крыше башни можно понять, как напряжен экипаж.

— Молодец, Смирнов! Ай, маладэц! — слышу по рации голос Гатиятулина. От волнения и радости усилился его акцент, но от этого похвала звучит еще более эмоционально.

— Выходить в первую «елочку»? — через треск помех доносится голос Смирнова.

— Нэт! Справимся без тебя! Возвращайся в свой боевой порядок! Спасыбо тэбе и твоему экипажу! Сто раз — молодцы! Батыры!

— Служим трудовому народу! — весело звучит голос лейтенанта.

Из-за поваленной рекламной тумбы, на которой болтается многослойная бахрома афиш, поднимается фигурка командира взвода автоматчиков младшего лейтенанта Муратова. Взмах его руки поднимает, словно подбрасывает с мостовой солдат и бросает их вперед.

Пригнувшись почти до земли, выставив вперед плюющие длинными, колющими огоньками автоматы, бойцы бегут навстречу ураганному огню противника.

В таком бою на прицеливание времени нет, и опытные автоматчики ориентируют огонь по своим же трассам. В дисках их автоматов каждый третий патрон — с трассирующей пулей. Трасса видна, как струя воды из брандспойта.

Только один раз достаточно увидеть картину такого боя, чтобы запомнить ее навсегда. Среди глыб обвалившихся и вздыбленных стен, бесформенных обломков, сквозь поднимающийся дым мелькают серые фигуры людей, их воспаленные, блестящие от пота лица, сверкающие глаза.

Автоматчики добегают до чугунного столба, на котором среди оборванных проводов раскачивается разбитый фонарь; они падают на мостовую, мгновенно отползают в сторону и словно прилипают — сливаются с булыжником.

Еще один взмах руки командира — и другое отделение проделывает то же. Так и живет автоматчик в атаке: рывок вперед — падение на землю — отползти в сторону — открыть огонь — приготовиться к следующему броску. Ох, как тяжело подняться в такой бросок — грудью на шквальный огонь! И когда, пробежав несколько десятков шагов, «приземляешься», тебе кажется, что нет роднее земли, которая принимает солдата в материнские объятия, чтобы через минуту снова его отпустить на десять — двенадцать секунд смертельного бега... Потом снова «Вперед!», на огонь, и опять земля прижимает к своей груди, укрывает. Часто укрывает и навсегда...

Кто хоть раз подымался в атаку, знает, как трудно бежать, как, словно против твоей воли, «прилипает» к земле сапог и ноги — пудовые!