Курцио Малапарте - Капут

— Это лошади Тиволи, Лунапарка возле Сканзена, — промолвил принц Евгений тихо.

Мы подошли к большим окнам, выходившим в парк, и прижались лбами к стеклам, слегка потускневшим от синего тумана, поднимавшегося с моря. Вдоль тропинки, извивавшейся по откосу холма, три белые лошади спускались, прихрамывая, сопровождаемые маленькой девочкой в желтом платье. Они прошли через решетчатые ворота и приблизились к маленькому пляжу, загроможденному скуттерами [11], каноэ [12]и рыбачьими лодками, красными и зелеными.

Это было в ясный сентябрьский день, мягкий почти по-весеннему. Осень уже обагрила старые деревья Оахилля. По проливу, в который вдается мыс, где стоит вилла Вальдемарсудден — резиденция принца Евгения, брата короля Густава V [13]Шведского, шли большие пароходы, серые, с нарисованным на их борту большим шведским флагом — желтый крест на синем фоне. Пролетавшие чайки испускали хриплые жалобы, напоминавшие всхлипывания детей. Далее, вдоль улиц Ниброплан и Страндвеген [14], были видны покачивающиеся белые пароходы, носившие сладостные имена селений и островов, разбросанных между Стокгольмом [15]и архипелагом. Позади архипелага поднималось облако синего дыма, пересекаемое время от времени пролетающей чайкой. Ветер доносил звуки небольших оркестров из Белльманнзро и Хассельбакена, крики толпы моряков, солдат, девушек и детей, любовавшихся акробатами, жонглерами и бродячими музыкантами, которые слоняются целыми днями перед входом Сканзена.

Принц Евгений следил за лошадьми взглядом внимательным и нежным, с глазами, полузакрытыми под светлыми веками, изборожденными тонкими зелеными венами. В профиль и против света его лицо — розовое, с этими немного припухшими губами, губами гурмана, которым белые усы придавали любезность едва ли не гибельную, этот орлиный нос, высокий лоб, увенчанный очень белыми волосами, вьющимися и спутанными, как у только что проснувшегося ребенка, — представляло моему взору медальный рисунок лица Бернадотов [16]. Из всей королевской фамилии Швеции он больше всего походит на маршала Наполеона, основателя династии — именно принц Евгений; и этот профиль, отчетливый, острый, почти жесткий, представляет странный контраст с мягкостью его взгляда, деликатной элегантностью его манеры говорить, улыбаться, жестикулировать его прекрасными руками — белыми, с тонкими бледными пальцами — руками Бернадотов. Спустя несколько дней я пошел в один из магазинов Стокгольма, чтобы посмотреть на вышивки, которые король Густав V — по рисункам Тессина [17], долгими зимними вечерами и в белые летние ночи, в его дворце Дроттинхольм, окруженный своими домашними и сановниками Двора, которые имеют доступ в его наиболее интимный круг, — создает с изяществом, тонким вкусом и мастерством исполнения, напоминающими старинное искусство венецианцев, фламандцев, французов. Принц Евгений не вышивает, он — художник. Его манера одеваться пробуждает в памяти свободу и беззаботность Монмартра лет пятьдесят назад, то есть тогда, когда и принц Евгений, и Монмартр [18]были молоды. Он был одет в грубую куртку из табачного твида, старомодного покроя, застегнутую доверху. На его светло-синей сорочке, с белыми прожилками, немного поблекшими, был галстук из трико, скрученный, как прядь волос, который давал штрих более интенсивного синего цвета.

— Каждый день в это время они спускаются к морю, — сказал принц Евгений тихо.

В розовато-синем свете заката эти три белых лошади, сопровождаемые девочкой в желтом платье, были печальны и прекрасны. Войдя в воду по колени, они двигали головами, вскидывали гривами, на удлиненных арках своих шей, и ржали. Солнце опускалось все ниже. Уже много месяцев мне приходилось видеть закат солнца. После долгого лета на севере, после этого дня, непрерывного, нескончаемого, без восхода и без заката, небо начинало, наконец, бледнеть над лесом, над морем, над городскими крышами. Нечто, вроде тени (может быть, просто отблеск тени, тень тени) сгущалось на востоке. Ночь рождалась мало-помалу, ласковая и хрупкая, и небо на западе горело над лесами и озерами, скоробливаясь в огне заката, как дубовый лист на усталом огне осени.

Среди деревьев парка, на фоне этого бледного и прозрачного пейзажа севера, копии родэновского «Мыслителя» и «Самофракийской победы» [19], выполненные в чересчур белом мраморе, утверждали неожиданно и решительно парижский вкус фин де сиэкл [20], декадентский и парнасский, принимавший в Вальдемарсуддене [21]оттенок произвола и обмана. В просторной зале, где мы находились, прижимаясь лбами к стеклам больших окон, комнате, где принц Евгений читает и работает, он сам существовал так же, словно пережиток, или эхо, нечто ослабленное и вышедшее из моды, напоминающее о парижском эстетизме примерно 1883 года, эпохи, когда принц Евгений имел в Париже свое ателье (он жил тогда на улице Монсо под именем господина Оскарсона) и был учеником Пювиса де Шавана [22]и Боннара [23]. Несколько холстов, напоминавших о его молодости, висело на стенах: пейзажи Иль де Франса [24], Сены, долины Шевреза, Нормандии, портреты натурщиц с распущенными волосами на обнаженных плечах, наряду с картинами Цорна [25]и Жозефсона. Дубовые ветви с пурпурными листьями, прорезанными золотыми прожилками, стояли в вазах из маринбергского фарфора [26]и амфорах из Рёстранда [27], расписанных Исааком Грюневальдом [28]в стиле Матисса. Большой камин из белых изразцов с фасадом, украшенным рельефом из двух перекрещенных стрел, увенчанных закрытой дворянской короной, занимал один из углов комнаты. В хрустальной вазе из Орефора [29]цвела великолепная мимоза, привезенная принцем Евгением из одного из садов Южной Франции. Я на мгновение закрыл глаза: это действительно был запах Прованса [30], запах Авиньона [31], Нима [32], Арля [33]; я вдыхал одновременно ароматы Средиземного моря, Италии, Капри.

— И я тоже хотел бы жить на Капри, как Аксель Мунте, — сказал принц Евгений. — Мне кажется, он живет окруженный цветами и птицами. Я иногда задаю себе вопрос, — добавил он, улыбаясь, — в самом деле он любит птиц и цветы?

— Цветы очень любят его, — сказал я.

— И птицы тоже любят его?

— Они принимают его за старое дерево, — ответил я, — за старое, сухое дерево.

Принц Евгений улыбался, полузакрыв глаза. Как и ежегодно, Аксель Мунте [34]провел лето во дворце Дроттинхольм, где был гостем у короля, и уехал в Италию всего несколько дней назад. Я сожалел, что не встретился с ним в Стокгольме.

На Капри, пятью или шестью месяцами раньше, накануне моего отъезда в Финляндию, я поднялся на башню Материта [35], чтобы попрощаться с Акселем Мунте, который должен был поручить мне передачу нескольких писем Свену Геддину, Эрнсту Манкеру и другим стокгольмским друзьям. Аксель Мунте ожидал меня под своими материтскими соснами и кипарисами, стоя, прямой, будто деревянный, неприветливый, в накинутом на плечи старом зеленом манто, в дрянной шапчонке, надетой задом наперед на спутанных волосах, с глазами живыми и лукавыми, скрытыми под черными очками, придававшими ему этот таинственный и угрожающий вид, свойственный слепцам. Мунте держал на поводке волкодава, и хотя собака казалась добродушной, как только он заметил меня среди деревьев, предупредил, чтобы я не приближался.