Лев Войтоловский - Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Значит, по-твоему, проиграем мы войну? — допытывался адъютант. — И придётся нам оторвать кусок России и немцам отдать?

— Ничем меня немец не обидел, — дипломатически уклоняется спорщик, — и воевать нам не за для ча. — Потом он медленно развязывает мешок, достаёт большой ломоть хлеба и отщипывает краюшку. — Может, и вам, ваше благородие, хлебца урезать? — обращается он добродушно к адъютанту.

— Давай.

Мигом вытаскиваются мешки, и пехотинцы угощают нас хлебом. Минут десять жуём и чавкаем. Некоторые выдёргивают снопы из копны и тут же устраиваются под стогом. Гремят орудия, гулко раскалывая небо и выбрасывая потоки пламени. Издали клокочет шоссе железным лязгом. Вдруг из темноты появляется фигура солдата. На нем рваная шинель внакидку. Шапка лихо нахлобучена на голову — козырьком к затылку. Лицо бойкое, цыганское. Из-под шинели виден гриф мандолины. Забубённая головушка. Осмотрев нас всех, он остановил взгляд на адъютанте.

— Дозвольте, вашбродь, к вашему шалашу!

Из темноты выплывают ещё три солдата, такие же рваные и без винтовок.

— Садись. Кто такие?

— Раненые. Из госпиталя. К своей части добираемся. Дивизии гренадерской, полка Московского, — сыплет он театральным говорком.

— Где ранены?

— Под Травниками. Шесть ден друг из дружки сок пускали. Испила земля и ихней, и нашей кровушки!

— Э-эх! — протяжно вздыхает кто-то, ворочаясь на снопах. — Хуже зверя облютел человек. На каждом кровь чужая засохла... И кто её придумал, эту войну? Ни врагу, ни нам от неё ни проку, ни корысти.

Гренадер с мандолиной долго щурится на огонь, ухмыляется, показывая белые зубы, и бросает тоном привычного балагура:

— Чего дядя, карежишься? Война всем нужна.

— А какая в ней польза? Я в ево целюсь, он в меня целится. Как два разбойника. Вот и польза.

— А может, и от разбойника польза? Про Тишку-разбойника слыхал? Вот!.. Едет раз мужичок. На возу клади — сто пудов. И на хорошей бы лошади — ни тпру ни ну. А у мужичка лошадёнка плохонькая и поклажа барская: с которой стороны чужую кладь ни поверни — все тяжело!.. Едет мужик с возом, рычит, кряхтит — помереть впору. А! Навстречу ему шестериком сам барин. Поравнялся с мужиком. «Стой! — кричит барин. — Отчего у тебя, сукина сына, лошадь не везёт?»

И давай греметь и костить. Ан, глядь, — вырос из-за куста мужик, снял шапку, поклонился барину до земли да и говорит: «Пожалуйста, барин, ваше благородие, окажи ты такую милость мужику-дураку, подари ему левую пристяжную». Как взъерепенится, загремит барин: «Как ты смеешь, дурак ты этакий, мне говорить такое? Да я тебя!..» «Уж сделай милость, барин, — пристаёт мужик, — подари мужику левую пристяжную». Ещё пуще разоряется барин: «Да как ты смеешь?! Да знаешь ты, что я с тобой сделаю? Да кто ты такой?» — «А осмелюсь вашей милости доложить, человек я простой, да маленький, а прозываюсь я Тишка-вахлак». Как услыхал барин, что перед ним Тишка-разбойник стоит, куда и прыть вся делась. «А, — говорит, — здравствуй, Тишенька! Бери лошадь, какая нравится. Пусть мужичок доедет с Богом до дому, а я и пятериком доберусь, лошади ничего не сделается... После только пусть назад приведёт». — «Нет уж, барин хороший, подари, пожалуйста, мужичку совсем лошадку! Не изволь, барин милостивый, отнимать лошадку у мужика. Не для себя прошу, прошу для твоего же здоровья». — «Изволь, Тиша, изволь! Я для тебя, Тишенька, и совсем могу это сделать, могу совсем подарить. Изволь, изволь, миленький!» Припряг мужик к возу левую пристяжную, взмахнул кнутом и в полчаса до дому доехал. Да ещё и после сколько на той барской лошади ездил...

— Мудрёная сказка, — ухмыляются солдаты.

— Аи невдомёк? — спрашивает рассказчик, лукаво поглядывая на адъютанта, и добавляет задорно: — Может, война-то и есть тот самый Тишка-разбойник, что от барской шестёрки левую пристяжную мужику отдать хочет...

И, польщённый успехом, гренадер ударяет рукой по мандолине и поёт на мотив «Барыни» с замысловатыми вывертами и коленцами:

— Весёлый ты парень! На все руки мастер, — говорит адъютант.

— Рад стараться! — вскакивает солдат и кричит, весело паясничая: — Человечек я махонький, мужичонка плохонькой...

— Так вот в кого ты целишься... в левую пристяжную... Ну, нам пора! — поднимается адъютант.

И мы пускаемся в путь. Издали долетает ещё голос весёлого гренадера.

— От этого ждать можно, — вкрадчиво произносит фельдфебель Гридин. — Этот научит...

На войне — страшно, любопытно и занимательно. Страшно видеть действие огнестрельных орудий, страшно прислушиваться к хриплому грохотанью пушек, которые с регулярностью часовых механизмов выбрасывают снаряд за снарядом, и наблюдать, как все кругом превращается в кладбище и развалины.

Любопытно это зрелище пылающих в воздухе ракет из расплавленной меди, этих взвизгивающих шрапнельных горошин, которые приковывают к себе исполненные жадного испуга взгляды и удерживают людей под огнём, несмотря на смертельную опасность. Тут любопытство оказывается сильнее страха. Сотни людей следят с разинутым ртом за германским аэропланом, который методически, в известные часы появляется над Красником и бросает сверху свой смертоносный подарок глазеющей толпе, прямо и жадно дожидающейся этого удара.

И глубоко интересно присутствовать на состязании человеческих честолюбий, которые и здесь умудряются превращать каждый штаб, каждую батарею и каждый полевой лазарет в питомник интриг и карьеризма.

Сейчас идёт незаметная, но напряжённая борьба вокруг реорганизации парков. Победа осталась за Базуновым. В Люблине намечается устройство ветеринарно-питательного пункта, как бы некой санатории для слабосильных лошадей, которые после приведения в годность пойдут на укомплектование износившихся парков. Заведующим назначается Базунов, представивший обширный проект по реквизиции конского состава и устройству мастерской для изготовления и починки парковой амуниции. Это очень сложное хозяйственное сооружение, требующее для обслуживания свыше 8оо человек команды. Несение медицинской работы на пункте возлагается на меня. Сегодня Базунов весьма торжественно объявил мне об этом. По его словам, наше пребывание в Люблине продлится около месяца. В течение этого времени обязанность командира бригады будет исполнять капитан Джапаридзе, которому дано предписание двигаться с двумя первыми парками (укомплектованными за счёт временно расформированного третьего парка) в направлении Люблин, Уржендов, Новая Александрия, Иван-город.