Лев Войтоловский - Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Хорошо поют, Асеев, — говорю я ему.

Асеев вслушивается, пристально смотрит на меня, и на лице вдруг появляется привычная светлая улыбка:

— У земли — ясно солнце, у людей — ясно слово... Песней душа растёт.

Срочное предписание от инспектора артиллерии: «Доносить спешно, два раза в день, о количестве имеющихся в парках снарядов и иметь при штабе корпуса все время двух ординарцев для экстренных распоряжений. Установить немедленно питание со ст. Ржешов. Адъютант инспектора артиллерии Киркин».

Через полчаса срочное предписание из штаба девятого армейского корпуса: «Питание огнестрельными припасами из местного парка в Ржешове. Эшелонироваться всем паркам по направлению от Дембицы на Ржешов. Согласно этому головному эшелону головного парка находиться в районе Пильзны. Остальным эшелонам через Заваду — Райчицу до концевого в Ржешове. Вся парковая бригада переходит с Сандомирского шоссе на Ржешовское и эшелонируется шестью полупарками от позиции (Пильзна) через Дембицу до Ржешова. Эшелонам быть на месте назначения к 12 часам ночи.

Командир рвёт и мечет.

— Просто житья нет! — кричит он в полном отчаянии. — В этом девятом корпусе — форменный кабак. Все растерялись. Отдают распоряжения одно нелепее другого. Ну, скажите на милость, чего я погоню в Пильзну головной эшелон, когда снаряды тяжёлой германской со вчерашнего дня ложатся позади Пильзны и мы через час покинем эту позицию? Какого черта я полезу в Заваду, когда всякому идиоту ясно, что не успею я приехать в Заваду, как мне прикажут передвинуться в Кшиву. А из Домбе до Кшивы — рукой подать. Ординарцы едва ходят. Лошади скоро откажутся возить. Где мы теперь будем брать провиант? Не знаю... От нас требуют форсированных рейсов и в то же время циничнейшим образом заявляют: питайтесь, как знаете, и изворачивайтесь, как хотите, по своему усмотрению...

Резкий стук в двери прервал излияния Базунова. В комнату вошёл незнакомый офицер:

— Разрешите у вас передохнуть? Офицер шестого понтонного батальона.

— Как вы здесь очутились? — спрашивает Базунов.

— Приказано перейти в Рапишев.

— Отступаем?

— Пока нет. Но на всякий случай. Куда мы с нашей бандурой денемся в суматохе? Да и устали мы страшно после вчерашнего разгрома в Ясло.

— После какого разгрома?

— Мы были в десятом корпусе. Ночью во время отступления, когда шли обозы второго разряда, казачья сотня сдуру стала кричать, что прорвался австрийский эскадрон. Солдаты моментально побросали обозы, понтоны, выпрягли лошадей и ускакали. Все австрийцам досталось.

— Где же сейчас десятый корпус?

— Вдребезги разбит. Калужский полк в Карпатах остался. От Воронежского полка одна знаменная рота уцелела.

Офицер сидит, понуро опустив голову. Потом медленно говорит усталым голосом:

— Четыре месяца стояли без дела. Неужели снарядов не могли изготовить? О чем же они думали?.. Нет снарядов — так заключай мир. Смеялись над немцами, что они из дверных ручек шрапнели льют, а у самих и глиняных ядер нет. Нечем воевать — так складывайте оружие и сдавайте без бою всю Россию. Но не обманывайте нас... Гоняют с места на место. Из Ясно в Заваду, из Завады в Кшиву, из Кшивы в Ранишов... Таскаешься с нашей бандурой по пятьдесят вёрст в день. Для чего?.. Понять не могу. А вы понимаете, господин полковник?..

— Не больше, чем вы, господин капитан, — отвечает Базунов. В комнату входит ординарец с донесением из головного парка:

«В головном парке осталось только несколько сот шрапнелей. Между тем в нашем парке дожидаются, кроме 12 зарядных ящиков 70-й артиллерийской бригады, 8 зарядных ящиков из 13й сибирской бригады и 2 зарядных ящика 2-й казачьей Терской дивизии. Из Ржешова прапорщик Болконский доносит, что заведующий местным парком в Ржешове заявил: снарядов вам не дадим, мы назначены для питания карпатской армии, ваш местный парк — в Развадове. Штабс-капитан Калинин».

— Ну, вот, — вскакивает в раздражении Базунов. — Нельзя же воевать одними штыками! Мы все-таки живём в двадцатом веке и воюем не с кафрами [33] Кафрами называли англо-бурские колонизаторы народы Южной Африки. , а с Гинденбургом.

Отступаем. Идёт переправа через Вислоку. Бомбы, аэропланы, шрапнели. Далеко-далеко полыхает дымное зарево — это горит зажжённая снарядами Пильзна. Узкая, гибкая Вислока быстро катится между песчаных берегов. Чтобы укрыться от аэропланов, мы дожидаемся в лесу. Война ворвалась сюда внезапно. Грохот орудий ещё не успел разогнать ни птиц, ни зверей. Везде — ив реке, и в траве, и на деревьях, и на горячем песке — бьёт кипучая жизнь. Звонко кукует весенняя кукушка. Сидят, нахохлившись, на ветвях большие сизоворонки. Две сойки ведут отчаянный бой с назойливой вороной. Реют пёстрые бабочки. Стрелой мечутся сероватые рыбки в холодной воде. Из густого кустарника выскочила белогрудая лисица и мелькнула жёлтым хвостом. Все охвачено напряжением. Только на лицах людей какая-то мрачная усталость. Нервы издёрганы. Армию утомили, замучили эти бесцельные переброски. Мотание с места на место без плана, без смысла.

У переправы весь корпус. Каждая пядь земли здесь густо забита артиллерией, пехотой и кавалерией. Войска стоят вперемежку: тяжёлые орудия вместе с пехотой, госпиталями, обозами, парками и понтонами. Командиры парков исхлопотали разрешение укрыть зарядные ящики в лесу. Четыре парковые бригады — двенадцать парков — сгрудились в небольшой лесистой ограде в ожидании очереди. Все рвутся перейти через мост, чтобы убраться из полосы обстрела. Орудия безунимно грохочут. Аэропланы кружатся и гудят, как назойливые шмели. Сейчас мы наблюдаем их из укромного уголка. Наблюдаем с каким-то хищным любопытством.

— Вот подбить бы его, мерзавца! — яростно шипит Базунов. — Поймать и повесить пять раз или зажарить на медленном огне! Знал бы он, как бомбы бросать...

Сейчас у всех на душе какое-то откровенное облегчение от сознания, что сегодня мы вне обстрела. С кровожадной заинтересованностью наблюдаешь эту борьбу между землёй и небом из защищённого места. И эта подлая радость защищённого зрителя ещё крепче подчёркивает каждому, до чего остра и мучительна ежедневная жуть, с которой шагаешь под рвущимися бомбами и прислушиваешься к вою шрапнелей, сыплющихся сверху и ведущих к неменьшим жертвам, чем вражеские аэропланы.

— Ох, прямо извели еропланы, — жалуется солдат. — Днём здоров, а ночью спать не могу.

Пулемёта не боюсь. Против пулемёта в атаку ходил. А как загудит вверху — всю ночь потом маюсь. По тридцать штук за день над нами летают.

— Бомбы, что ли, боишься?

— Не от бомбы страшно — ероплана боюсь. И во сне еропланы вижу.

Другие ещё безнадёжнее выражают свою растерянность и тоскливые думы: