Илья Афроимов - Город, где стреляли дома

Если человек во вражеской форме друг, — подумал Петр, — то он может помочь. Надо прощупать его.

Утром Петр зашел к соседям. Георгий Осипович, черный как негр, оседлав табурет, чинил валенок. Возле печи хлопотала его жена Любовь Степановна, подвижная, ловкая. На полу, окружив чугун, пятеро ребятишек аппетитно расправлялись с вареной картошкой. У окна сидела дочь Куликовых шестнадцатилетняя Шура.

— Гости дома? — Петр взглядом показал на комнату, где жили немцы.

— Ушли на работу, — ответила Любовь Степановна и скомандовала ребятам: — Хватит лопать! А ну-ка, марш на улицу.

Детишки высыпали во двор.

— С чем хорошим пожаловал? — спросила Любовь Степановна.

— Да так, — замялся Петр. — От скуки. Сегодня выходной.

С минуту длилось неловкое молчание.

— Опять снег посыпал, — тоскливо проговорила Шура. — Погонят чистить пути. Не пойду.

— А куда ты денешься? — укоризненно спросил отец.

— К партизанам уйду! — с вызовом бросила она.

— Нужна ты там, — Любовь Степановна погладила голову дочери и повернулась к Петру.

— Видел, на управе объявление повесили? За мою Тамару 25 тысяч сулят. Видать, хорошо воюет, коль такие деньги обещают.

— Теперь немцев надо втройне опасаться, — вставил Георгий Осипович.

— Что за фрукт у вас живет? — спросил Петр.

— Их у нас двое, — ответила Любовь Степановна. — Старый, в очках — Отто. Законченный фашист. Другой — Карлуша. Душевный, хоть и немец. Как-то я притащила на себе мешок картошки. На тряпки выменяла. Ну и ругал же он меня. Нельзя, говорит, чтобы матка на себе мешок таскала. На другой день приволок нам муки и картошки.

— Добрый, значит, — проговорил Петр.

Любовь Степановна махнула рукой.

— Ну, да тебе-то можно сказать… Как узнал, что Тамара партизанка, открылся. Он из артистов, оказывается. В концлагерь его сослали, как коммуниста. Потом в армию взяли, диспетчером назначили. Когда Отто дома нет, Карл нам песни поет. Только немецкие, я‑то их не понимаю. А «Родимую сторонушку» чешет, как настоящий русский.

— А не прикидывается он? — заметил Петр. — Может, гестапо подослало его к партизанской семье?

Супруги переглянулись. Георгий Осипович ожесточенно пырнул в валенок шило.

— Не может этого быть, — сказал он.

С этого дня Петр стал часто навещать Куликовых. Сблизился он и с немцами. Пил с ними шнапс, спорил с Отто, все доказывая ему преимущества широкой колеи на наших железных дорогах перед европейскими. Политических вопросов не затрагивали.

В один из вечеров, когда Отто уехал в Орел, Карл подошел к Петру и, смешно коверкая русские слова, заговорил. Он, оказывается, догадывался, почему Петр вертится возле него. Коммунисты — братья по духу, они чувствуют друг друга, и он, Карл, понимал, что Петр — партизан. Больше того, Карл Вернер и четверо его друзей, два немца, мадьяр и поляк, готовы помочь русским. Надо собраться вместе. Поговорить…

Через два дня Петр с необычным волнением переступил порог куликовского дома. Хозяйка, торжественная и радостная, провела его в комнату. За столом, уставленным бутылками и закуской, сидели гости. Они поочередно представились Петру:

— Вильгельм Шумахер.

— Бруно Науман.

— Ференц Рач.

— Август Войцеховский.

Поначалу встреча мало чем отличалась от обычной пирушки. Выпили по рюмке-другой. Карл запел «Родимую сторонушку». Голос у него был сильный, звучный. Немцы хлопали в ладоши, венгр не удержался, пошел танцевать. Поляк настойчиво угощал Петра сигаретами.

Веселье угасло внезапно. Гости сели возле стола плечом к плечу и заговорили шепотом. Вперемежку звучали русские, немецкие, польские, венгерские слова. Когда их недоставало — объяснялись жестами.

— Здесь собрался маленький коммунистический интернационал, — улыбаясь, проговорил Ференц Рач. — Кого изберем секретарем?

Головы повернулись к Петру.

— Я же беспартийный, товарищи, — сказал он и густо покраснел.

— Не может быть? — удивился Карл.

Как бы оправдываясь, Петр смущенно произнес:

— Все думал, рановато мне, не готов я к вступлению в партию. А теперь вот раскаиваюсь.

Прежде чем разойтись, русский, немцы, венгр и поляк крепко взялись за руки и тихо запели «Интернационал». Карл играл на губной гармошке. Гимн звучал тихо, так тихо, что даже в соседнюю комнату вряд ли проникали звуки. Но Петру казалось, что их слышит весь Брянск.

Группа Петра, даже не подозревая о приказе из леса, тоже взялась подрывать эшелоны, двигавшиеся на Москву.

Ференц Рач принес несколько небольших мин, Петр их деформировал, покрыл угольной пылью и передал Августу Войцеховскому, который подбросил в топливный склад. Оттуда мины попадали в паровозные топки. Карл Вернер с удовольствием докладывал Петру.

— Су-хи-ни-чи, — он с трудом выговаривал это слово, — эшелон с пушка капут.

— Под Ка-лу-га бензин — п‑ф!

Немцы догадались о причинах взрывов: кочегар в бункере наткнулся на мину. Топливный склад окружили фельджандармы, в квартирах железнодорожников начались повальные обыски.

Опасаясь, что гестаповцы нападут на след интернациональной группы, Петр и его новые друзья перестали встречаться, но каждый самостоятельно подбирал объекты для диверсий. Действовали осторожно: на узле появились шпики и предатели.

Как-то возвращаясь с работы, Петр увидел в тени забора замершую в ожидании человеческую фигуру и торопливо свернул в проулок. Безмолвная фигура устремилась за ним. Сердце екнуло. Петр перескочил через забор и, петляя по сугробистым огородам, кое-как добрался до дому.

— Что с тобой? — спросил насмерть перепуганный Васильевич.

— Со мной все в порядке, — стараясь казаться спокойным, выговорил Петр. Но в это время в дом постучали.

Васильевич непослушной рукой открыл дверь и увидел Черненко.

Чинно поздоровавшись, гость хитровато глянул на Петра.

— Вот мы и встретились.

— Что тебе от меня надо? — Петр слышал, что Черненко прилежно работает на немцев.

— Не сердись, — губы Черненко вдруг растянулись в улыбке. — Я хотел поговорить на улице, но ты так стреканул…

— Нам не о чем говорить, — Петр с вызовом отвернулся.

— Ну, хватит разыгрывать сердитого дядю, — лицо Черненко посерьезнело. — Я пришел к тебе не лясы точить, а ругать… за самодеятельность.

— О какой самодеятельности ты болтаешь? — Петр бросил на Черненко быстрый взгляд, пытаясь уловить скрытый смысл его слов. Но в умных карих глазах нежданного гостя светилась лишь снисходительная усмешка.

— Тол из-под крыльца убери, там ему не место, — неожиданно произнес Черненко.

Братья переглянулись.

— Как же ты разузнал? — Петр вдруг почувствовал жадное любопытство.

— У подпольщиков чутье, как у борзой. Следим за вами уже две недели. Плохо конспирируетесь. — И, глядя в упор на Петра, добавил: — С самодеятельностью пора кончать, отныне будете работать под руководством партийной группы. И немцев своих проинформируй. Мы ведь и за ними следили. Парни стоящие.