Илья Афроимов - Город, где стреляли дома

…В ночь отправляли через линию фронта группу наших солдат, бежавших из плена. Лида ушла с ними.

Был морозный солнечный день. Редкие снежинки медленно падали на обледенелый тротуар. Олег увидел Комова. Он шел с сигаретой в зубах навстречу. Позади, метрах в сорока, размеренно шагали три немца. Олег сделал вид, что не узнал Комова. Тот прошел мимо, не сказав ни слова.

Олег поравнялся с немцами. Один из них вскинул автомат и скомандовал:

— Руки вверх!

Гестаповцы принялись шарить в карманах Олега. Старший, с нашивками унтер-офицера, выхватил из рук книги и по складам прочел:

— Пе-тер-бург-ские тру-що-бы. Воз-му-ти-тель спо-кой-ствия. — Унтер-офицер пожал плечами, будто наткнулся на что-то загадочное.

Гестаповцы повели Олега на Республиканскую. Он шагал с видом обиженного, ни за что задержанного человека, хотя отлично понимал, что для конвоиров его игра не имеет ни малейшего значения.

Едва вступив на Республиканскую, гестаповцы сдали Олега солдатам, разбиравшим на топливо старый домишко. А сами куда-то ушли. Сидя на трухлявом бревне, Олег с тоской глядел на улицу, на которой родился, вырос, играл с мальчишками и мечтал стать инженером-радиотехником…

Гестаповцы принесли какой-то сверток. «Неужели сделали обыск дома? Не листовки ли? — подумал Олег. — А может, радиоприемник?»

Унтер-офицер велел Олегу лечь на снег. Сам же, скрывшись за оградой, долго следил за улицей.

«Кого-то поджидают», — догадался Олег.

Прошло около часа. Ушли солдаты, разбиравшие дом.

— Кальт! — крикнул Олег и с ненавистью посмотрел на гестаповцев.

Удар приклада заставил замолчать. Но вскоре гестаповцы подняли Олега и повели к центру города. Он очутился в здании фельдшерско-акушерской школы, что была на Советской улице. В ней гитлеровцы разместили штаб службы безопасности СД. За маленьким столиком, скрестив руки, сидел толстощекий писарь, по комнате расхаживал торжествующий Хайнц Бунте. Показывая крепкие белые зубы, он гремел:

— Ну что, теперь все проиграно?

— Что проиграно? — удивленно спросил Олег.

Взгляд Бунте сразу стал сумрачным, тяжелым. Размахнувшись, офицер со всей силы ударил Олега.

— От тебя комсомольцы должны были получить взрывчатку, — напирал Бунте. — Мы поймали двоих, они во всем сознались. — Гестаповец вдруг повысил голос до крика: — Лодку покупали?

Это был пароль подпольной группы! Тяжело дыша, Олег заговорил:

— Господина офицера ввели в заблуждение. Я, Олег Семенов, вернулся в город спустя месяц после того, как сюда вступили германские войска, и, следовательно, не мог быть завербован Красной Армией. В партизанский отряд меня никогда бы не приняли: я сын купца, социально чуждый элемент, к тому же беспартийный. Смешно говорить, что мне вдруг доверили руководить комсомольцами! Очевидно, арестованные хотят уменьшить свою вину.

— Ты подпольщик? Да или нет? — нетерпеливо перебил Бунте.

— Нет.

Бунте смерил Олега взглядом:

— Напрашиваешься на пытки?

Офицер снова ударил Олега. У того потемнело в глазах, но вместе с темнотой пришла и ясная мысль: отпираться, отпираться и отпираться, пока хватит сил. Признание — это еще более мучительная смерть.

Уловив его мысли, Бунте вытащил парабеллум, взвесил его на ладони:

— Я не намерен долго возиться с тобой.

Рука офицера медленно поднимала парабеллум. Черный глазок его уставился на Олега.

— Я считаю до трех…

— Мне не в чем сознаваться! — выкрикнул Олег.

Выстрел, и пуля ушла в стену. Бунте прицелился еще раз, но в это время в дверь просунулся молоденький лейтенант. Он поставил на стол жестяную банку.

— Взрывчатка. Нашли в его доме, — лейтенант указал пальцем на Олега.

Бунте хмыкнул:

— Теперь, надеюсь, ты развяжешь язык?

— Охотно! — ответил Олег. — Это сульфит. Фотографу без него не обойтись. Я же — фотограф-любитель.

Бунте открыл банку, осторожно потрогал желтоватую пыль, потер ее на пальцах, понюхал. Потом неприязненно взглянул на лейтенанта:

— Уберите эту пакость.

С минуту в комнате висела тишина. Тяжелая, настороженная. Олег слышал, как громко бьется его сердце…

Поиграв парабеллумом, Бунте пробурчал:

— Я еще пять минут помедлю с расстрелом. Объясни, почему в твоем доме прописан опаснейший человек — Валентина Сафронова?

— Это спросите в городской управе. Там прописывают кого угодно, не требуя документов. Очевидно, Сафронова прописалась по моему адресу сама. Я об этом ничего не знал и я ее не знаю.

— Врешь! Сафронова — бандитка, она воюет против германских властей. Она прописана у тебя, значит бывала в твоем доме!

— Тот, кто ведет деятельность, неугодную германским властям, не станет бывать на квартире, в которой прописан, — заметил Олег.

— Нам нужна Сафронова и этот самый… Дука. Что ты знаешь о них?

— Первый раз слышу эти фамилии.

Крепко выругавшись по-русски, Бунте язвительно заметил:

— Ты торопишься подохнуть. А я придержу твою смерть. Я сделаю так, чтобы ты днем и ночью, ночью и днем только и думал о них. Вместе со своим бородатым братцем.

Зазвонил телефон.

— Да! Сейчас иду! — гаркнул в трубку Бунте.

Уже надевая шинель, он вдруг бросил:

— Я глубоко уважаю людей, любящих свою родину. Но коммунистическая Россия — это не родина для русских, она их самый злобный враг. — И сразу перешел на «вы». Видимо, Бунте помнил слова «сын купца». — Вы сделали большую ошибку, выступив против нас. Поверьте, работать у нас не так уж плохо.

И не дождавшись ответа, вышел.

Олега на машине отвезли в тюрьму.

К Якову Андреевичу прибежал напуганный Седнев.

— Семеновых тоже взяли!

Якову Андреевичу стало не по себе. Слух невольно обострился. На стене назойливо тикали часы, напоминали о том, что теперь каждая секунда решает участь подполья.

— В тюрьме работает коридорным Халипин.

— Какой Халипин? — спросил Седнев.

— Тот самый, что для Аверьянова список предателей добыл.

— Знаю, знаю, — оживился Седнев, — Виктор рассказывал.

— По всему видно, человек-то наш. Надо с ним установить связь, узнать, что делается в тюрьме.

— Это просто сделать. Пошлю в тюрьму возчика с дровами, и он свяжется с Халипиным.

Проводив Седнева, Яков Андреевич направился было к себе. Но с крыльца соседнего дома его окликнула Мария Рогова, бабенка легкого поведения.

— Что-то, Андреевич, к тебе гости частенько наведываться стали, — подбоченясь, пропела она. — Разбогател, что ль?

— Скучно одному со старухой. Люди добрые нас и развлекают. И ты заходи.

— А может, ты супротив германской власти гостей-то наставляешь?

Яков Андреевич укоризненно покачал головой.

— Не стыдно тебе, Маруся, такую напраслину нести?