Георгий Куманёв - Говорят сталинские наркомы

— Разве Вам надоело видеть, как садится солнце и как оно встает? — спросил Берия говорившего на другом конце провода. — Берегитесь!

Изумление и возмущение взволновали мою душу после такой откровенной и наглой угрозы.

Я внимательно всматривался в черты лица Лаврентия Берии. Он выглядел с признаками преждевременной изношенности и потас- канности. У него был бычий затылок и тяжелые плечи. Он часто поправлял пенсне, которое, казалось, составляло единственный предмет его жизненных забот. Этот с ледяным, суровым взглядом человек на словах стремился показать, что он принимает близко к сердцу неудачи наших войск, а на деле и не помышлял как–то помочь исправить положение. Он с большой самоуверенностью принимал задания по строительству оборонительных сооружений под руководством НКВД, но зачастую работы велись с опозданием и на низком уровне. Однако делать замечания по этому вопросу никто не отваживался.

Берия тонко и расчетливо занимался интриганством. В этом деле он был великим мастером. Его интриги наиболее проявлялись в отношении равных, но неугодных ему людей. Особенно он упорствовал в своем стремлении «подсидеть», дискредитировать Вознесенского, ибо видел в нем главного соперника. И, как я уже отмечал, в этом недостойном занятии Берии постоянно помогал такой опытный интриган, как Маленков.

Все существо Лаврентия Берии было отравлено желчью, а жизнь наполнена злобой, завистью, низменными инстинктами и глумлением над зависимыми от него людьми. Он всячески выслуживался перед Сталиным, стремясь выглядеть перед ним в хорошем свете, и в этом направлении заметно преуспел. Сталин относился к Берии довольно благосклонно, видимо, считая что этот человек не только очень честный, но и ясномыслящий, хладнокровный и рассудительный государственный деятель, к тому же весьма преданный вождю.

На заседаниях Совнаркома, когда обсуждался какой–нибудь вопрос, Берия не стеснялся громко произнести соответствующую реплику или дать оценку тому или иному заявлению — «правильно!», «хорошо!». Он умел то придать себе гордую осанку, устрашающий неприступный вид, то надеть маску торжественности, благожелательности и приветливости. Глава НКВД перенес на общегосударственную арену все те приемы и методы, которые используют хитрые и жаждущие власти вероломные люди: изворотливость, наглость и дерзость, расчетливость карьериста и изменчивость хамелеона. Берия всегда был готов на любую клевету, интригу или наушничество. Его все боялись, как не принимавшего никаких объяснений. Только страхом держал он в узде весь подчиненный ему аппарат.

Но вернемся к той встрече с Берией в его кабинете. После угроз, высказанных по телефону, он повесил трубку и посмотрел на меня остекленелым взглядом.

— Вот проект постановления по углю, — обратился ко мне Берия. — Проголосуйте его с замами и быстрее выпускайте. Без задержки!

— Постараюсь.

— Вам придется сделать это сегодня, — возвысил он голос.

Я еще раз повторил, что постараюсь.

После этого Берия дал мне новое задание — подобрать к нему в секретариат дополнительных сотрудников. Между тем Берия и так имел самый большой и квалифицированный секретариат, подобранный из опытных работников Госплана и наркоматов. Чтобы задобрить их, сделать послушными и лично преданными, он стремился по всякому поводу и без повода представлять угодных ему работников к правительственным наградам. Сам Берия не очень–то утруждал себя работой. Но если уж занимался каким–либо вопросом, то шуму вокруг этого было много…

Взяв бумаги, я вышел из кабинета и отправился к Л. М. Кагановичу. (Заодно и ему дам небольшую характеристику). Лазарь Моисеевич в это время распекал за какое–то упущение своего помощника Клементьева. Каганович — высокий, плечистый мужчина с толстыми усами и тугой словно слитки мускулатурой — так сильно кричал, как будто перед ним была стотысячная толпа. Наконец, он «выкричался» до хрипоты, и Клементьев, понурив голову, вышел из кабинета.

— С возвращением, — сказал Каганович и многозначительно добавил: Вот видите, чтобы привести того или иного работника к чувству ответственности, требуется грудь порвать, т. е. накричать, наорать на человека и лишь тогда он возьмется и сделает.

Я пожал плечами: «Этот метод далеко не всегда эффективен».

— О, нет. Вы не знаете этих людей. Когда человек бежит от самих трудностей, для него требуется воздействие посильнее. Дать бы ему коленкой в нижний этаж — наверное, понял бы сразу. А еще лучше — заехать ему кулаком в фасад.

— Для меня это непонятно, — проговорил я.

Каганович бросил на меня сердитый взгляд. Мне уже было известно, что в этот ответственный период он находился как–то в стороне от больших дел, тяжелые дни переживал возглавляемый им железнодорожный транспорт. Если Кагановичу и поручалось что–то, он проявлял больше нервозности, суетливости, шума, крика, чем достигал результатов. Кроме суетни, можно было наблюдать многочисленные заседания, совещания, которые он проводил впустую. Каганович во всю рисовался, уверяя всех, что хорошо знает, как улучшить положение, и сделает это. Но дальше слов наркома путей сообщения дело не двигалось…

— Разрешите получить Ваше мнение по проекту постановления о мерах помощи угольной промышленности, — сказал я. — В проекте возлагаются большие задания на НКПС.

Каганович взял проект и стал взвешивать его на ладони.

— Да тут больше килограмма будет. Вот понаписали!

И принялся листать документ.

— О, да тут столько заданий навтыкали, что для выполнения их надо несколько. НКПСов. А Вознесенский смотрел проект?

Я ответил, что не смотрел, но Берия представил проект и просил сегодня оформить.

— Берия! — громко и многозначительно произнес наркомпуть.

Он поднял трубку «вертушки» и набрал номер.

— Лаврентий Павлович! Мне на голосование принес Чадаев проект по углю. Но ведь с моими специалистами документ никто не рассматривал, я вижу тут много нереальных заданий, и я прошу…

На последнем слове Каганович остановился. Берия сначала тихо, а потом громко стал кричать что–то в трубку.

— …Я понимаю, что НКПСу все помогают и Вы в первую очередь, но… Я хочу сказать…

Каганович опять запнулся и продолжал слушать то, что выкрикивал Берия.

— Ну, хорошо, — сказал Каганович, повесил трубку и немного задумался.

У Кагановича была болезненная страсть к славе. Во имя этой славы он мог пойти на что угодно. Часто проявлял беспринципность и трусоватость, что продемонстрировал и на этот раз. Нельзя отнять у человека того, чего ему не дано. Он принадлежал к людям, которые живут напоказ. Он умел много говорить и ничего не сказать.